Последний ход

Пробормотав что-то на прощание, я поспешила вернуться в свой блок, пока моего отсутствия не заметили. Съёжившись на нашей койке, Ханья выглядела меньше и слабее, чем когда-либо. Я забралась к ней, обняла её за талию и наблюдала, как прерывисто поднимается и опускается её грудь. Единственный признак, говорящий о том, что она жива.

Снаружи послышался гул голосов, свидетельствовавший о том, что начали собираться охранники. Выглянув в окно, я увидела, что вот-вот пойдёт снег. Самое время.

Я перевернулась на живот и приподнялась на локтях, чтобы посмотреть в лицо Ханье.

– Послушай меня, бобе, – прошептала я. – Я должна уйти, но Исаак позаботится о тебе. Ты будешь жить, и мы встретимся в Варшаве, и найдём твоих детей. Ты нужна Якову и Адаму. Ты нужна мне. Останься в живых, Ханья, ты слышишь? Останься в живых.

Она так и лежала с закрытыми глазами, нахмуренными бровями, потрескавшимися сухими губами, но когда я укутывала хрупкое тело подруги одеялом, я молилась, чтобы какая-то часть её услышала меня. Я поцеловала её охваченный огнём лоб, покрытый капельками пота даже в этом холодном блоке, и смахнула одну из своих слезинок, упавшую ей на щёку.

Затем раздались крики, те самые крики, которыми приветствовали меня по прибытии в Аушвиц, крики, которые я слышала с тех пор каждый день. Раус, шнелль! Я не пошевелилась.

Бесчисленное множество невинных людей никогда не выберутся из этого ужасного места. Тот, чья хромота олицетворяла храбрость и сострадание, которые я мечтала в себе воспитать, та, чей пылкий дух воспламенил мой собственный. Та, чьё любопытство было таким же безграничным и необузданным, как её золотистые кудри, тот, чья детская жизнерадостность постоянно находила радость даже в чём-то простом. Тот, чья бескорыстная натура вывела меня из удушающей тьмы. Здесь, передо мной, человек, борющийся с ядовитыми тисками болезни и смерти, оставшийся ждать освобождения, которое может прийти слишком поздно. Какое право я имела уходить, когда стольким людям было отказано в этом шансе?

Погрузившись так глубоко в свои мысли, я не сразу почувствовала удар дубинкой и услышала голос, приказавший мне двигаться. Я оттягивала этот момент так долго, как только могла. Отпустить Ханью и слезть с койки было одной из самых трудных вещей, которые я делала в своей жизни.

Получив небольшой хлебный паёк, мы построились в шеренги по шесть человек, чтобы отправиться в главный лагерь. Я нашла местечко в глубине толпы, Ирена крутилась где-то неподалёку. Мы двинулись к воротам, и я поднесла руку к шее, чтобы сквозь форму нащупать крестик Ирены, а затем дотронулась до кармана юбки, где лежали чётки отца Кольбе. Но кое-что я забыла положить в этот карман.

Мои шахматные фигуры.

Я должна была взять их с собой! Если я потороплюсь, то успею вернуться в свой блок, забрать их и присоединиться ко всем прежде, чем кто-нибудь заметит. Это не займёт много времени.

Когда я повернулась, чтобы привести в исполнение свой план, меня схватила Ирена. В то же время другая женщина слегка отстала, и эсэсовец выстрелил ей в голову.

Ирена протащила меня несколько шагов вперёд, чтобы было видно, что я держу строй, а затем отпустила, прежде чем нас кто-нибудь увидел. У меня не было выбора. Я бы разделила судьбу этой женщины, если бы попыталась вернуться. Бросив последний взгляд на скопления кирпичных и деревянных зданий, раскинувшихся на территории, где оставались Ханья и мои шахматы, я сглотнула внезапно сдавивший горло комок и продолжила идти.

Присоединившись к другим заключённым в главном лагере, мы прошли несколько километров до Райско, где нас ожидали другие колонны. Оттуда мы двинулись дальше. Холод был безжалостен. Даже нескольких слоёв выменянной одежды под моей формой было недостаточно, чтобы бороться с метелью, которая атаковала нас со всех сторон, пока мы продирались сквозь её яростные порывы.

Я шла в самом конце, бесчисленные ряды двигались передо мной сквозь завывающий ветер и снег. Даже если бы я отстала от марша, его можно было бы найти по страшному следу. Чем дольше мы шли, тем больше людей отставало или падало в обморок от холода или изнеможения. Новые заключённые и старые, друзья и незнакомцы. Все они были застрелены. Некоторые умоляли сохранить им жизнь, другим было всё равно. Мёртвые тела валялись по обе стороны дороги, красная кровь впитывалась в снег. Одно тело бросилось мне в глаза, когда я проходила мимо и узнала короткие рыжие волосы. Янина.

Когда хлебный паёк закончился, нам больше ничего не выдали. Мужчина впереди меня весь день набирал полные пригоршни снега, растений, гнилых овощей, всего, что удавалось обнаружить на обочине дороги, и отправлял в рот кусочки найденной пищи. Он скрывал свои запасы как от охранников, так и от заключённых, уминая всё с остервенелым аппетитом, который не укрылся от моих глаз. В потайных карманах моей формы были припрятаны разные мелочи, но еду я оставила Ханье и Исааку. Я молча боролась с пронзающим внутренности голодом.