Последний ход

– Папа, мутти, позвольте мне представить вам эту нацистскую суку, Ирену, которая вовсе не нацистская сука. Она работала под прикрытием, чтобы помочь подруге сбежать из Аушвица. Она обратилась к немецкому Сопротивлению за помощью, чтобы проникнуть в отряд СС-Хелферин, и я был её основным связным в Берлине. В Берлине я помогал Эльзе – моей сестре, она и её муж – активные участники немецкого Сопротивления, – сообщил он мне. – Мы подготовили Ирену, затем она поступила на учебную базу СС-Хелферин. Это к северу от Берлина, рядом с деревней под названием Равенсбрюк, где находился одноимённый женский концлагерь. А это… – Франц замолчал и снова посмотрел на меня: – Я полагаю, та самая подруга.

Ирена кивнула.

– Её зовут Мария.

Мы впятером стояли молча, и Франца, казалось, очень позабавила эта ситуация. Наконец герр Майнхарт опустил винтовку, а фрау Майнхарт отпустила меня. И всё равно мы так и стояли, будто в оцепенении.

– Что ж, это не то, что я ожидал увидеть, вернувшись домой после ночной смены в больнице. Обнаружить, что мой отец держит тебя под прицелом, – совсем не так я представлял себе твоё знакомство с родителями, Ирена, – сказал Франц, и от его широкой улыбки на щеках появились ямочки.

– Ты уверен, что это та самая девушка, Франц? – спросил герр Майнхарт. – И ты уверен, что она не нацистка?

– Абсолютно.

– Но ты не видел того, что видели мы прошлым вечером, – сказала фрау Майнхарт. – Я ей не доверяю.

Франц вздохнул:

– Ради бога, мутти, если бы она вела себя так, чтобы ты ей доверяла, она была бы не очень убедительной нацисткой, не так ли?

Фрау Майнхарт, казалось, была выбита из колеи такой логикой. Больше она не протестовала, но и убеждённой не выглядела. Как и её муж. Несмотря на то что его винтовка была опущена, он не расслабил руку и не вернул Ирене пистолет.

Я шагнула вперёд.

– Я понимаю, как это выглядит, но это правда. Никто стольким не пожертвовал ради меня, только Ирена.

Наступила тишина. Герр и фрау Майнхарт переглянулись. Наконец он позволил Ирене встать, протянул ей пистолет, и Ирена неохотно приняла его.

Удовлетворённо кивнув, Франц обратился к Ирене:

– Как вы сюда попали?

С первой минуты, когда Ирена узнала Франца, в её стальном взгляде читалось невысказанное обвинение – и, поскольку я хорошо знала свою подругу, невысказанным оно оставалось недолго.

– Ты чёртов фольксдойч? Вы все трое зарегистрированы, не так ли?

Франц сжал челюсти, тень вины и отвращения промелькнула на его лице.

– Наш выбор состоял в том, чтобы признать нашу немецкую этническую принадлежность или быть заклеймёнными как предатели и подвергнуться преследованиям.

– И вы предпочли, чтобы польские унтерменши, а не нацисты, считали вас предателями?

– Если бы я так думал, провёл бы я бóльшую часть войны, помогая немецким и польским организациям Сопротивления? Ни я, ни мои родители не хотели подписывать «Дойче Фольклисте», но церковь и лидеры Сопротивления приказали сделать это ради нашей безопасности.

– Что ж, слава богу, ты смог спрятаться за своей этничностью, – сказала Ирена с едким смехом. – Чертовски повезло, не то что другим.

За её словами последовало напряжённое молчание. Я почувствовала, что все взгляды устремились ко мне. Ни один не задержался, но я вдруг почувствовала себя так, словно нахожусь в самом разгаре отбора. Пристальные взгляды были удушающими, я будто слышала, как врачи СС приказывают мне повернуться, поднять руки, открыть рот…

– Мария, мы уходим.

Грубые голоса стихли, одежда вновь оказалась на моём теле, беспокойство немного поутихло. Меня пощадили. На этот раз.

Ирена прошла мимо Франца, не взглянув на него, и хлопнула дверью, не дожидаясь, что я последую за ней.

* * *

Когда прошло десять минут, а Ирена так и не вернулась, я убедила Франца позволить мне поговорить с ней до того, как это сделает он. Раннее утреннее солнце придавало мягкий золотистый оттенок свежему снегу, покрывавшему дом, амбар, поля и деревья. Пасторальная сцена должна была наполнить меня спокойствием, но, когда я подошла к куче дров, где сидела Ирена, меня охватило внезапное беспокойство. Никто не приказывал мне идти быстрее и не подгонял выполнять трудовые обязанности, и я не знала, что делать с этим ощущением.

Я села рядом с Иреной, которая не обратила на меня внимания.

– Мы так и будем сидеть здесь, пока не замёрзнем насмерть, или поговорим о перебранке двух влюблённых голубков?

– Нам не о чем говорить, и никакие мы не влюблённые голубки, – сказала она, сверкнув глазами. – Я знала, что ты будешь надоедать, именно поэтому и не рассказывала тебе о нём.

– Мудрое решение для влюблённой дурочки.

Выпалив поток ругательств себе под нос, Ирена встала, чтобы уйти, но я схватила её за руку, решив больше не язвить. Притихнув, хотя и явно раздражённая, она села.

– Я закончила, обещаю. Разве ты не знала, что Франц – немец?