Последний ход

В этой комнате было зеркало в полный рост, прошлым вечером я была слишком измучена, чтобы заметить его. Теперь я изучала отражение, которое в нём увидела. Маленькая фигура, каждая косточка обнажена, покрыта многочисленными синяками, шрамами, порезами и укусами насекомых. Кожа сине-серого оттенка; маленькие, обвисшие круги там, где должна быть грудь. Бритая голова, выделяющиеся из-за этого уши. Острый подбородок, маленький нос, впалые щёки, выступающие скулы и тонкие губы на измождённом желтоватом лице с запавшими глазницами. Глаза были затравленными и пустыми, но в то же время яркими, почти дикими и отчаянными, цепляющимися за остатки жизни. А на левой руке, которая выглядела хрупкой, как птичье крыло, было пять круглых шрамов и вытатуированный номер 16671.

Я не видела себя в зеркале со своего четырнадцатилетия, но номер доказывал, что фигура в отражении была мной. Наверное, я должна была что-то почувствовать, но я совсем ничего не ощущала. Эта фигура ничем не отличалась от тех, что мне доводилось видеть последние несколько лет.

Но не мой измождённый вид заставил Ирену ахнуть. Её ужаснула моя спина, поэтому я повернулась и вытянула шею, чтобы самой впервые взглянуть на них. Мои шрамы от порки. Некоторые были ярче, другие – бледнее. Одни длинные, другие короткие, третьи – толстые и выпуклые, четвёртые – тонкие и менее выступающие. Ужасная паутина покрывала меня от плеч до поясницы. Шрамы были отвратительны, но, увидев их, я улыбнулась. Отец Кольбе.

Моё тело рассказывало историю моей жизни за последние несколько лет. Я была слабой и сломленной, лишь оболочка человека, но когда я посмотрела на эти шрамы, то увидела жизнь. Свою жизнь. Жизнь, от которой я почти отказалась.

Я сложила свою полосатую форму на кровати. Затем надела простое платье, которое висело на моём теле, как простыня.

Ирена подошла ближе, и я позволила ей взять себя за запястье. Она повернула моё предплечье вверх и провела большим пальцем по номеру заключённого. Когда она заговорила, голос был едва слышен.

– Мы сделали это, Мария. Ты жива, ты в безопасности, и ты свободна.

Жива. В безопасности. Свободна. Простые слова, слова, которые когда-то казались всего лишь далёким воспоминанием. Теперь, когда они снова стали моей реальностью, я надеялась почувствовать радость или облегчение, но никаких подобных эмоций я не испытывала. Ощущала лишь привычную усталость и чувство голода.

Может быть, если бы я была по-настоящему свободна, эти слова вызвали бы у меня какое-то чувство, но пока что я не была свободной до конца. Я была далеко от Аушвица, но, находясь там, я дала обещания. Обещания жить, бороться и спастись; воссоединить Ханью с её детьми, найти Карла Фрича и добиться правосудия во имя моей семьи. Пока я не выполню всё это, мои дела останутся незавершёнными. Игра ещё не окончена.

Однажды я буду свободна, и это слово принесёт мне, как и полагается, покой и утешение. Однажды, но не сегодня.

* * *

Пока мы ждали Франца, я по настоянию Ирены улеглась в постель. Она осталась со мной в комнате – возможно, боялась, что я снова перемещусь на пол, если она уйдёт, – и я уютно устроилась на подушках. У меня не было подушки почти четыре года.

Когда Франц вернулся, он объявил, что привёл с собой товарища по Сопротивлению и, по совместительству, сотрудника больницы – он часто помогал Майнхартам ухаживать за теми, кто находил у них убежище. Когда его спутник вошёл в комнату, моё сердце заколотилось невероятно сильно, не помню, когда оно билось так в последний раз. Гость резко остановился, как и в тот день, перед тем как бросить свой велосипед у дороги и подбежать ко мне. Глупый мальчишка, которого тянуло к заключённой в тюрьму девочке, теперь был молодым человеком и членом Сопротивления. А я во многом оставалась всё той же самой девочкой, скованной чувством вины и горем, но нашедшей в этом мальчике неожиданное убежище.

Я остро осознавала разительный контраст в нашей внешности. Я – измученная голодом, в синяках, едва живая, и он – высокий, широкоплечий молодой человек, чьи тёмно-синие глаза искрились живостью. Но если он и был так же сбит с толку нашими отличиями, как и я, то никак этого не проявил. Он смотрел на меня так, как смотрел всегда – как будто я была чем-то бóльшим, нежели просто номером.

Я слегка улыбнулась ему:

– Рада тебя видеть, Мацек.

После приветственных слов и обмена любезностями Ирена ушла, чтобы принести мне стакан воды, а Франц сказал, что должен вымыть руки, прежде чем займётся моим осмотром. Едва за ними закрылась дверь, как Матеуш присел на край кровати, рассматривая меня так пристально, что это даже немного пугало.