Последний ход

– Мне жаль разочаровывать вас, отец Кольбе, и я не жду, что вы, или Бог, или кто-либо другой смилостивится надо мной, но я не могу жить после того, что сделала с ними, – ответила я еле слышно. – Кроме того, меня всё равно послали сюда умирать.

– Не так, как ты того хочешь.

Я не знала, как реагировать. Мне хотелось, чтобы он накричал на меня, проклял, сказал, что я буду гореть в аду веки вечные. Странным образом это помогло бы мне не менять своего решения. Вместо этого священник лишь одарил меня кротким сочувствием. Конечно, он не пытался отговорить меня в порыве праведного гнева. Это было не в духе отца Кольбе, но почему-то именно перед его мягкостью было труднее устоять.

– Твоя жизнь – это дар, даже если тебе приходится ужасно страдать. Это и для меня был дар. Твоя семья не хотела бы, чтобы ты от него отказалась.

Было необычно слышать, как отец Кольбе говорит о том, чего хотела бы моя семья, ведь всё это время я подавляла воспоминания о них. Предполагалось, что это защитит меня от боли, но на самом деле оставило лишь пустоту внутри. Сейчас я наконец позволила себе представить свою семью, пустота заполнилась мыслями о них. Всё время в Аушвице я сторонилась таких воспоминаний, как бы наблюдая со стороны. Помнила, но не вспоминала. Но на этот раз я полностью окунулась в них. Мама. Тата. Зофья. Кароль.

Отец Кольбе вдавил что-то в мою ладонь. Я не могла разглядеть эту вещь в темноте, но узнала на ощупь гладкие, круглые бусины. Чётки.

– Когда я прибыл сюда, то попросил солдата оставить мне чётки. Теперь я хочу, чтобы они были с тобой. Ты названа в честь Богоматери, а чётки прославляют жизнь Её Сына, даже больше – Его страдания и смерть. В жизни Христа ты найдёшь силы, чтобы обрести мир внутри себя и выжить в этом месте.

В тишине мои костлявые пальцы пробежались по чёткам и нашли крестик. Я обхватила его рукой, и этот простой жест разрушил внутри все барьеры. Всё, что было спрятано за ними, вырвалось наружу, и я зарыдала так же истошно, как в день смерти моей семьи. Чётки отца Кольбе впились в мою ладонь, а в голове проносились воспоминания о вечерах, проведённых за знакомыми молитвами с семьёй. Каким-то образом острая боль стала терпимой. И я чувствовала себя менее жалкой, чем последние несколько недель.

Когда мои слёзы утихли, измождённая рука отца Кольбе накрыла мою. Я продолжала сжимать его чётки, а ласковый шёпот достиг каждого уголка комнаты:

– Живи, Мария. Живи ради своей семьи. Борись ради своей семьи. Спасись ради них.

* * *

Я не питала иллюзий по поводу того, что смерть гарантированно будет обходить меня стороной. Никто от неё не застрахован. Шахматные фигуры расставлены на доске, передо мной сидит соперник – более безжалостный и непредсказуемый, чем все, с кем я когда-либо сталкивалась. Каждый сделал свой первый ход, игра началась.

После разговора с отцом Кольбе я почти всю ночь не спала, пришивая к нижней части своей форменной юбки небольшой карман с клапаном на пуговице. На следующий вечер, когда я возвращалась в лагерь после работы, чётки были со мной, в кармане.

Когда я прошла через ворота, то увидела Фрича – он стоял у блока № 24, где обычно ждал меня, если хотел закончить день игрой в шахматы. После кивка Фрича охранники махнули мне рукой, и я направилась к нему.

– Старая добрая шахматная партия, повторяющаяся из раза в раз, уже порядком поднадоела.

Я не знала, что он ожидал услышать в ответ на этот резкий выпад вместо приветствия. Возможно, он проверял меня. Если всё, на что я была способна, – это развлекать его за шахматными партиями, то, возможно, он хотел узнать, как я восприму намёк на свою близкую смерть, – с облегчением или в мольбах о пощаде. Я не знала, изменит ли какой-либо из вариантов его решение, когда придёт время. Пока Фрич контролировал ситуацию, моё пребывание в этом месте полностью зависело от него.

Но лишь пока он её контролировал. Если я выживу здесь, то, возможно, почувствую, что хоть немного восстановила справедливость в отношении своей семьи. И если я собиралась выжить в этом месте, я должна была пережить Фрича.

– Мы могли бы устроить турнир.

Услышав моё предложение, он не изменился в лице. Молчание повисло между нами на мгновение, затем он повернулся и зашагал прочь.

Когда я смотрела, как он уходит, что-то зажглось внутри меня. Чувство, которое я впервые испытала в начале работы на Сопротивление. Моя стратегия изменилась. Может быть, я всё-таки смогу выиграть эту игру.

Глава 10

Аушвиц, 26 июля 1941 года

Услышав отдалённый гул голосов на улице, я собрала веточки и камешки с пола в блоке № 14, куда мы с отцом Кольбе недавно переехали.

– Сегодня вечером снова сыграем, – прошептала я, пока он проводил рукой по грязному полу, чтобы стереть нашу шахматную доску. – В следующий раз вы будете играть белыми, а я – чёрными. Вам нужно преимущество первого хода.

Я постаралась сдержать смешок, а отец Кольбе поднял бровь, поддразнивая меня.

– Ты ведь помнишь, что я только что выиграл, не так ли?