Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Первым шагом на пути реализации александровской задачи по перекодировке образа поляка-врага стало продвижение идеи забвения во многих отношениях еще не завершившегося столкновения, а также поспешное и энергичное предъявление прощения противнику. Прощать жителей территорий, «присоединенных от Польши», как в это время называли аннексированные в конце XVIII в. Литву и Белоруссию, начали еще во время войны. Так, манифест от 12 (24) декабря 1812 г., адресованный полякам, обещал монаршее прощение всем, кто находился на службе неприятеля, а также тем, кто покинет ряды противника и вернется в свои дома в течение двух месяцев. Захваченным в период военных действий полякам было дано обещание, что «плен их разрешится окончанием настоящей войны»[1081]. Стоит отметить, что это произошло за полтора года до всеобщего амнистирования тех, кто служил Наполеону и французской администрации[1082].

Как и обещал император, окончание войны стало новым этапом разворачивания стратегии прощения. 19 (31) марта 1814 г. русские войска во главе с Александром I вошли в Париж. В пасхальный день 10 (23) апреля на месте, где в 1793 г. был казнен Людовик XVI, была проведена пасхальная литургия[1083]. Император Александр словно указывал: смута, начавшаяся революцией, завершена, зло повержено, а добро торжествует.

Польские войска сдались Александру I после первого отречения Наполеона[1084]. В литературе это событие традиционно описывают достаточно невнятно: польские офицеры и генералы из разбитых наполеоновских войск, узнав об отказе французского императора от власти, сформировали несколько делегаций и явились к Александру I. Одна из таких делегаций в составе командовавшего военной разведкой во время наполеоновской кампании в России генерала М. Сокольницкого[1085] и полковника Шимановского обратилась к российскому монарху с просьбой сохранить национальные цвета униформы поверженных польских войск[1086]. Описание произошедшего рисует алогичность действий обеих сторон. Освобожденные от клятвы перед Бонапартом (это оговаривается отдельно), представители польских легионов по некой непроговариваемой причине являются к Александру I, инициируя обсуждение вопроса второго или даже третьего ряда. С другой стороны, в ответ на их обращение российский император произносит короткую, но поразительную речь: «Да, я надеюсь, что вы их станете носить с уверенностью сохранить навсегда. Правда, мне придется преодолеть много затруднений, но вы меня видите в Париже – этого достаточно. Я предаю прошедшее полному забвению, хотя я мог бы пожаловаться на многих лиц вашей нации, но я хочу все позабыть и видеть в вас лишь ваши доблести. Вы храбрецы, вы благородно выполнили свой долг»[1087]. Далее, прерывая Сокольницкого, поспешившего выразить признательность, император провозглашает: «Господа, я не прошу у вас благодарности ранее, чем заслужу на то право делами, которые скоро осуществятся. Я поручаю вам выразить вашему войску те намерения, которые вы во мне нашли по отношению его!.. Она (Польша. – Прим. авт.) не неизлечима… Спросите ваших соотечественников, как вели себя мои войска в вашей стране, так как я издавно исполнен добрых намерений к вашей стране. Командовать вами будет брат мой»[1088].

Существующая литература либо избегает называть произошедшее как бы то ни было, отправляя события в зону умолчания, либо описывает этот эпизод обобщенно, используя терминологию эпохи, – польские войска «отдались под покровительство Александра»[1089]. В действительности же перед нами эпизод сдачи польских войск, в рамках которого Александр I не просто отпускает поверженных врагов или позволяет им вернуться домой «с распущенными знаменами и орудиями в руках»[1090], но, актуализируя категорию «вина», предписывает себе (и автоматически – всем своим подданным) долг искупления. После Бородино прошло полтора года, после Лейпцига – чуть более шести месяцев. Это, впрочем, Александра не смущало.