Последний рубеж

Беседовать с Мэри и Новицким пришлось ещё в камере НКВД. После возвращения Холостякова из Ставки со всеми необходимыми документами Цезарь ни минуты не сомневался в успехе своей задумки, однако Буров до последнего тянул с подписанием приказов.

– Я помню тебя смелым самоотверженным солдатом… – говорил Куников, положив руку на плечо Андрея. – Но прекрасно понимаю, что беспредел энкавэдешников может вызвать отвращение у кого угодно и сильно подорвать веру в то дело, ради которого мы сражаемся…

– Не знаю, за какое дело сражаетесь лично вы, товарищ майор, – воспользовавшись секундной заминкой Цезаря, быстро ответил Новицкий, – а я каждый шаг по этой земле делаю ради своей семьи и подруги Полины, которые остались в Новороссийске. На всё остальное, что бы вы ни имели в виду, мне глубоко плевать. Если выберусь отсюда, в числе первых пойду в этот десант и буду драться до последней капли крови, даже разорванным на части. Я должен быть там, товарищ майор! Обязательно возьмите меня!

– А твоя цель? – спросил Куников у Мэри, убедившись, что мотива, прочнее, чем у Новицкого, подобрать сложно.

– Мстить… – коротко ответил Эндель. – За три недели, проведённые в городе, я увидел такие зверства, какие иные не совершат за тысячи лет. Я сбился со счёта, скольких детей, женщин и пленных солдат фашисты на моих глазах убили или замучили до смерти. Каждый раз был готов пожертвовать собой, чтобы спасти хоть одного из них. Останавливало лишь то, что я должен был любой ценой остаться в живых, чтобы выполнить задание и вернуться. По крайней мере, там мне казалось, что здесь ждали моего возвращения… – поправился Мэри. – Впрочем, всё равно до конца жизни мне будут сниться изуродованные лица людей, мимо которых я вынужден был безучастно пройти. Чтобы отомстить за этих несчастных, пойду за вами в любой ад, товарищ майор, потому что ничего страшнее того кошмара я уже нигде и никогда не увижу.

– Обещаю, что у тебя будут все возможности отомстить сполна, Эндель! – твёрдо сказал Цезарь и, обращаясь к обоим, добавил:

– Тогда всё решено. Сразу после освобождения – мигом ко мне!

Несколько дней спустя, ранним морозным утром, когда белёсый туман обволакивал город, покрывая кожу мурашками, оба прямо из камеры явились на Тонкий мыс, где Куников собирал первую из пяти боевых групп своего будущего отряда, и встали в строй, в котором к тому моменту было не больше пятидесяти человек.

Защитники Одессы и Севастополя, участники феодосийского и керченского десантов, выстоявшие в тяжелейших боях на Тамани и в обречённом Новороссийске, – все эти закалённые в адском горниле безысходности первого года войны морские пехотинцы пока ещё плохо представляли, что оставшиеся за их спиной сражения были лишь подготовкой к главной битве в их жизни.

Зыбкая пора декабрьского рассвета, переходившая в холодное ветреное утро, слабо заливалась на тихом безмятежном востоке пастельно-розовым румянцем. С запада, из района цементных заводов, доносился привычный грохот ожесточённого боя.

Каждый острый щелчок одиночных винтовочных выстрелов, вонзающийся в раскатистое басовитое гудение крупнокалиберных пулемётов, зловещим метрономом отсчитывал в мозгу Цезаря ускользающие, как сухой песок сквозь пальцы, бесценные для его отряда дни, часы и минуты. Покрытая мелкими кристаллами льда шапка-ушанка была низко надвинута на нахмуренный лоб и крепко завязана тесёмками на небритом подбородке. Перекрикивая грохочущий морской прибой, взметающий высоко к небу пенные шлейфы брызг, он обратился к бойцам:

– В этом строю – только добровольцы! У каждого из вас были собственные мотивы и причины сделать выбор, но с этой минуты мы связаны единой целью и общей участью. После того как мы высадимся на западном берегу Цемесской бухты, обратного пути не будет. Драться придётся без преувеличения против стократно или больше превосходящих сил противника без возможности манёвра и отступления. И противник этот невероятно силён. Я помню, как в одном из первых боёв на Дону немецкая мотоциклетная колонна, не сгибаясь и ни на секунду не теряя равнения, шла под сплошным ураганным огнём, который мы вели из засады со своих катеров. И выйти из сектора обстрела с минимальными потерями им помогли железная дисциплина и выучка. Это произвело на меня глубокое впечатление, которое только усиливалось с каждым последующим боем. Можно сколько угодно презирать фашистов за их первобытное скотство и бессмысленную звериную жестокость, но воевать они умеют и пока делают это лучше всех. Нам предстоит соревноваться с ними не в широте души, а в умении убивать друг друга. Поэтому перед тем, как мы приступим, я последний раз спрашиваю: точно ли вы согласны на участие в этом десанте? Каждый, у кого есть хоть капля сомнения, пусть выйдет из строя. Никто не посчитает это трусостью. Возможно, напротив, – оставшись здесь, вы принесёте больше пользы. Даю минуту на размышление…