Последний рубеж

Выглянувшая из небольших лохматых туч, казалось бы, безжизненная луна неподвижно висела посреди фиолетово-чёрного неба. Холодная ночь раскинулась над заваленными снегом высотами и тёмной водой оставшейся позади Геленджикской бухты. Где-то вдали сонно светился тусклыми огнями Новороссийск. Кристальную тишину нарушали лишь дремотно поскрипывающие уключины и изредка звякающие ржавые цепи лееров. Студёные зимние волны с еле слышным шелестящим лепетом тёрлись о борта катеров, остановившихся у входа в Цемесскую бухту перед последним броском. В кромешной темноте невидимая сверху вода стеклянно хлюпала под форштевнями, мягко разламывающими синие зигзаги тускло подсвеченных луной волн.

Куников вышел на палубу. Буров, неподвижно смотревший на неярко светившийся за изгибом Тонкого мыса Геленджик, не обернулся.

– Мы скоро атакуем, товарищ полковник, – обходительно предупредил майор, приближаясь к леерам, возле которых стоял Буров. – Сейчас машины дадут самый полный, а ближе к берегу будут вынуждены включить прожектора, поэтому в течение нескольких минут мы будем достаточно заметной целью для немцев. Я бы советовал вам укрыться в рубке.

– Это всё не имеет ровным счетом никакого смысла, дорогой Цезарь… – неожиданно спокойно заговорил особист. – Не думаю, что там будет больше шансов выжить, когда немцы накроют нас прицельным огнём прямо посреди гавани.

– Почему вы так уверены, что нам не удастся дойти до берега? – не заботясь изображать удивление, задал вопрос Куников.

– Потому что я лично не так давно передал немцам подробные планы этой операции… – Буров обернулся и застывшим ледяным взглядом посмотрел прямо в глаза Цезарю. – Они знают каждый наш шаг с точностью до секунды, майор. У вашего отряда нет ни единого шанса.

Его лицо скривилось в усмешке. Брови изогнулись пополам, как будто невероятная тяжесть ломила его виски и путала мысли.

– Вы, наверное, хотите знать, зачем? – немного погодя продолжил он, вновь поднимая глаза на Куникова, молча смотревшего на него в упор. – Потому что я ненавижу всё, что окружает меня здесь, в России. Чем раньше мы сбросим с шеи ярмо большевистского гнёта, тем лучше для всех нас. Немцы помогают нам. При них можно будет жить и работать достойно, при Советах – никогда. Германия – это сила, закон и порядок!

– Разве человек не сам творит свою судьбу? – задумчиво спросил Цезарь. – Разве немцы не сами построили у себя тот порядок, ради которого вы обрекли на гибель тысячи своих соотечественников?

– Думаю, этот вопрос вам лучше задать своему брату Вениамину… – с садистской усмешкой процедил особист.

Куников словно врос в мелко дрожавшую под ним металлическую палубу. Судьба его старшего брата, воевавшего во время Гражданской войны на стороне белых, затем эмигрировавшего в Швейцарию и теперь, по слухам, сотрудничавшего с фашистами, всегда была тайной за семью печатями даже для некоторых членов его семьи. Откуда в НКВД знают об этом?

– Я могу всех нас спасти, майор… – лукаво заговорил Буров.

Он расстегнул свой портфель, извлёк из него новенький, напечатанный на хорошей плотной бумаге бланк с эмблемой – чёрный орёл, держащий в лапах стилизованный дубовый венок со свастикой в центре, и предложил:

– Напишите прошение о помиловании на имя генерал-полковника Руоффа и дайте мне радиосвязь. Одного моего слова будет достаточно, чтобы вам позволили беспрепятственно подойти к берегу и спокойно сдаться в плен.

– Никогда не сделаю этого! – быстро и уверенно сказал Цезарь.

Буров тяжело вздохнул и поднял глаза к огромному, тускло переливавшемуся холодными звёздами небу, чья бездонная студёная высота была неровно перетянута туманно искрящейся лентой Млечного Пути.

– Тогда что вы сделаете, майор? – с непритворным любопытством поинтересовался особист. – Пойдёте прямо под немецкие снаряды и разорванный на части утонете? Или вернётесь в Геленджик дожидаться, пока немецкие дивизии сметут его с лица земли вместе с вами? Вы очень мудро придумали, заманив меня на борт, потому что я – ваше единственное спасение. Так поступите же ещё мудрее и сейчас. У вас нет другого выбора.

– Мой долг…

– Какой к чёрту долг?! – почти в истерике оборвал его Буров. – Сдохнуть за паршивое захолустье, где и имени вашего знать не захотят? Это ваш долг? Ради кого и чего вы готовы пожертвовать своей единственной жизнью, майор? Ради правительства, заморившего голодом миллионы своих граждан? Ради командиров, для которых вы не более чем пушечное мясо? Вы действительно готовы умереть за эту страну? Чем же она, по-вашему, лучше Германии, с которой вы так отчаянно сражаетесь?

– Я готов умереть за свою страну не потому, что она лучше других, а потому, что она моя! – твёрдо ответил Куников.

Ночной ветер становился напористее. Начинался шторм…

– Какая беспросветная тупая наивность! Слышали бы вы себя со стороны… – развёл руками и досадливо покачал головой полковник.