Наверно, по поводу моей запутанной личной жизни вы бы сказали то же самое, однако мое положение казалось мне гораздо более зыбким, драматичным и сложным, не говоря уж о непрактичности, ведь я собиралась втянуть Ориона в абсурдный проект по строительству крошечных анклавов по всему миру, и вряд ли
Впервые в жизни я почти позволила себе поверить в будущее – так что, когда Лю и Цзы-Сюань скрылись из виду, я рассмеялась вслух, повернулась к двери спортзала и ликующе поинтересовалась:
– Все еще думаешь, что можешь меня остановить? Ну нет. Я вытащу их отсюда. Я вытащу всех и ни одного не брошу. Никто тебе не достанется. Я выиграю, а ты проиграешь, ясно?
– Ты с кем разговариваешь? – спросила Сударат.
Я здорово испугалась – и поделом, потому что увлеклась своим дурацким монологом и не заметила Сударат; успокоив бешено бьющееся сердце и загнав подальше шестнадцать разных смертоносных заклинаний, которые мгновенно пришли мне на ум, я как можно спокойней ответила:
– Ни с кем, просто размышляла вслух. А ты что тут делаешь?
И тут я взглянула на маленький сверток у нее в руках – из свертка торчал кусок хлеба – и с ужасом поняла, что она разделяет мнение Ориона по поводу пикников в зале.
– Да ты издеваешься, – с негодованием сказала я. – Я что, мало на вас орала? Даже если ты не погибнешь, то забьешь голову непонятно чем. Ты уже почти год здесь пробыла – должна же ты понимать. Это все ненастоящее.
Сударат слушала меня, ссутулившись и крепко держа обеими руками свой сверток. Потом она негромко произнесла:
– Мама обещала в честь выпуска отвезти меня на праздник сакуры в Киото. Но я его не увижу.
Я замолчала – и вообще, кажется, перестала дышать. Сударат помедлила и, не дождавшись от меня ответа, продолжала:
– Дома, в анклаве, нам говорили, что надо выбирать самых толковых ребят, самых умных, лучших. Они помогут. Я знаю, как выглядят сильные ученики. Я-то сама не очень сильная. И никто не хочет со мной дружить. Ребята из анклавов все боятся. Они не знают, что случилось в Бангкоке. Я тоже не знаю. Они думают, что я вру, но я не знаю, честно. Я пошла гулять с бабушкиной собакой, а когда вернулась… короче, дверь в анклав не открывалась. За ней была просто пустая квартира. Все исчезли… – Сударат вздохнула. – Моя тетя работает в Шанхае. Она приехала и забрала меня. Она делилась со мной всем, что имела. Но этого мало, чтобы спасти человека, который ничего не умеет и никому не нравится. Я-то знаю.
Сударат замолчала. Я по-прежнему не могла выговорить ни слова. Ей, видимо, надоело стоять в коридоре и общаться со статуей, поэтому она осторожно обогнула меня и открыла дверь спортзала. Сударат все сделала правильно – не стала заходить слишком далеко, чтобы не отрезать себе путей к отступлению, но и не остановилась у самой двери. Она уселась у подножия дерева, которое тут же принялось за дело и изобразило усыпанные цветами ветви. Сударат достала из сумки маленькую корзиночку клубники – наверно, она потратила немало маны, чтобы превратить в клубнику какой-нибудь залежалый фрукт из столовой. Она сидела под деревом, ела клубнику и читала книжку, совсем как на картинке из буклета для младшеклассников, и крошечные лепестки падали вокруг, словно розовый снег. Сударат решила жить полной жизнью, потому что особых шансов уцелеть у нее не было.
Дверь закрылась, и напоследок до меня донеслось благоухание цветов. Глядя на захлопнувшиеся створки, я сказала: «Нет», и это, конечно, было очень глубокомысленно. А потом я громко расхохоталась сама над собой – пронзительным издевательским смехом.
– Господи, вот дура, какая же я дура, даже не верится.
Я никак не могла успокоиться. Я закрыла руками лицо и всхлипнула, а затем вскинула голову и заорала, обращаясь к школе в целом:
– Зачем ты вообще пыталась меня остановить? Зачем утруждаться? Никакого смысла нет! И не было!
Словно в ответ, за спиной у меня что-то зазвенело и треснуло. Я немедленно обернулась. Я так долго и усердно тренировалась, готовясь к олимпийским соревнованиям по бесполезным навыкам, что отреагировала бессознательно. Мои мускулы были запрограммированы на то, чтобы действовать помимо мозга, чтобы спасти все эти жизни, тысячу не имевших никакого значения жизней… поэтому я развернулась и выставила руки перед собой, собираясь наложить заклинание, и адреналин рекой хлынул в жилы, и тут же я увидела, что это всего-навсего сорвался со стены тяжелый чертеж в раме – осколки разлетелись вокруг, и рама разбилась, превратившись в груду пыльных позолоченных щепок.
Я опустила руки, как только в действие вступил мозг; в промежутках между рыданиями и приступами инстинктивной тревоги я хватала ртом воздух.