Посол Господина Великого

Сильно слаб был Олег Иваныч, так что ни рукой, ни ногой. О судьбе своей – и к кому попал – догадался. К тому ж, чтоб ничего такого не учудил – а что, мужик видный, враз от лихоманки оправится, – сковал его Кодимир цепью длинной. Не отвяжешься от цепи той, не порвешь, не убежишь – попробуй-ка! Олег Иваныч пару ночей пытался звено какое расслабить – куда там! Только ногти все изломал да погнул припрятанный втихаря гвоздь.

В избе не все втроем – Кодимир-волхв, Ограй да Степанко были. И остальные разбойники сюда зачастили, к зимнему переходу готовились. Зимой-то на островке опасно оставаться было – ватаги охотничьи по всему Черному лесу шастали, славы дурной не боясь. Да и что сказать – места знатные, дичью изобильные. Разбойники и сами много чего запромыслили: небольшого кабанчика, зайцев да тетеревов-рябчиков. Это не считая цапель, да дроздов, да другой какой мелкой птицы. Во дворе, за капищем, по ночам мясо коптили – днем взгляда зоркого паслись. Олег Иваныч то сквозь оконце узкое видел – не хватало цепи на улицу, хоть и длинна была цепь-то. Длинна – не длинна, однако – только до двери да в сени, к уборной. Так и передвигался, звеня. Хитро цепь натянута – от левой ноги к правому запястью – не очень-то походишь, больше попрыгаешь. Что и делал Олег Иваныч, под любопытные разбойничьи взгляды. Не говорил с ним никто – Кодимир строго-настрого запретил, догадывался, что хитер пленник. Заговорит кому зубы – после поминай как звали. Потому – строго за тем следили. Ограй раз отрока разбойного, Степанку, так палкой по ноге треснул – аж побелел отрок. А и за то только, что, миску с едой подавая, что-то сказал Степанко. Неча! Сказано – не разговаривать, значит – не разговаривать. Вообще, хорошо было бы пленника в амбаре держать, да опасался того Терентий – ночи стояли холодные, враз околеть можно в амбаре-то. А чулана какого в избе не было – отгородили место в уголке дальнем, лавку поставили – там и жил Олег Иваныч, изредка в сени выходя. Двое разбойников денно и нощно за ним следили. Да и сам Терентий с Ограем присматривали.

Все холоднее делались ночи. Темнее, опаснее. Все чаще подергивались по утрам тонким ледком окрестные лужи, а зависавшие над болотом тучи исходили мокрым снегом. По ночам, где-то близ острова, злобно выли волки.

Прислушиваясь, передергивали плечами разбойники, а отрок Степанко беспрестанно читал заговоры:

– На море на Окияне, на острове на Буяне стоит изба, а в избе той сидит старица, а держит она жало. Ты, старица, возьми свое жало, приди ко мни, вынь жало смертное. Заговариваю раны колючия на ногах, на голове, на лбу, на затылке, на бровях и подбородке. Будьте во веки веков на волке сизом, лохматом, в репьях-пегатинах; сидите на волке том – вовек не сходите!

Степанку-отрока давно приметил Олег Иваныч. Вспомнил – не тот ли отрок недавно на деревину вознесся. Тот… Глаз серый, волос длинен, токмо тогда в клобуке монашьем был отрок-то, хоть и нехристь, как видно. А не он ли в прошлом году провожал Олега Иваныча после того, как вместе чудом выбрались из сожженного капища, когда медведь чуть всех не съел?.. Если б не парень один, Ратибором его, кажется, звали… Да, Ратибором…

Олег Иваныч вспомнил прошлую зиму, когда случилось ему проезжать здешними местами. Как спасался от шильников, как оказался в языческом капище, в маске птичьей, принятый всеми за какого-то Терентия из Явжениц. Вспомнил нагих девиц, пляски, свирели и бубны. И как подожгли капище враги, как пришлось бежать подземным ходом, что прямиком в медвежью берлогу вышел…

Как, выбравшись и простившись с раненым Ратибором, спустился к реке, ведомый отроком. Как показались вдалеке, на излучине, возы и кони – караван муромского купца Ефима Панфильева…

– Светлый путь тебе, господине, – сняв шапку, низко поклонился отрок. – Ратибор-то мне старшим братом приходится. Да и сестры с нами, Глукерья, Мартемьяна, Лыбедь… Видал, как плясали?

Паренек улыбнулся.

Олег Иваныч подмигнул ему на прощанье:

– Тор! Ярило! Ты-то кто?

– Лада! Лель! – эхом отозвался отрок. – Степанкой меня кличут.

Степанкой…

А что, интересно, Ратибор тоже здесь, средь разбойников? Спросить бы… Да как спросишь-то, коли главный-то черт, Кодимир-нехристь, смотрит волком, из закутка никуда выпускать не велит. Придумывать что-то надо. Бежать… А как убежишь-то, коли пригляд ежечасный? Да и сговорить кого – попробуй, коль и словом с ним никто не молвится, запрещено. А пообщаться с кем-нибудь нужно, хоть с тем же Степанкой… Вон, сидит на лавке, вой волчий слушает. Заговоры свои читает… Заговоры…

На следующий день занедужил Олег Иваныч. Есть-пить отказывался, руку к челюсти приложив, мычал уныло. Махнул поначалу рукой Терентий, да к вечеру призадумался – не становилось лучше пленнику-то! Как бы не помер от зубной лихоманки, бывали случаи.

– Может, вытянуть зуб-то?

Олег Иваныч только головой покачал, показал на руке три пальца – три, мол, зуба, и все доходят. Вот заговор бы какой помог, верно…

Почесал Терентий бороду, подозвал Степанко:

– Чти, отроче!