Посреди России

— Приходил, да, — блеснул Генка зубами.

— Мама тебе денег не дала, да?

— Не дала, да.

Генка захлопнул чемодан и закрыл его на обе застежки.

— Я пришла узнать, надо тебе деньги или нет?

— Ну, а если, надо?

— А сколько?

— Мне сотня была нужна.

Тонька бесшумно спрыгнула с порога, обошла чемодан, все еще лежавший посреди пола, и остановилась около стола.

— Вот! — сказала она, вывернув из-под кофты деньги, и быстро отсчитала четыре фиолетовые бумажки, а остальные снова сунула куда-то под желтую одежину.

Усмешка у Генки не получилась, на лице застыла неопределенная гримаса. Смешного тут ничего не было.

— Спасибо, Тоня, но я уже нашел, — сказал он и, вспомнив свое унижение в их доме, дополнил веско: — Дорога ложка к обеду!

— Так ведь ты еще не уехал, — робко, как сегодня мать из кухни, заметила она.

— Спасибо, говорю, я нашел.

Ее маленькая фигурка сразу поникла, ничего не осталось от той гордой позы, с которой она подошла к столу, а взгляд стал таким же, как когда-то в больнице, когда он навещал ее после операции на коже, — немного испуганным и неподвижным. «Если суд будет, я скажу, что мы баловались», — вспомнил Генка ее слова. Он подошел к столу, посмотрел ей снова в глаза, а они у Тоньки синие, как снятое молоко.

— Ну, ладно. Я возьму двадцать пять. Теперь мне хватит.

— Да уж бери все, пусть лучше останутся, чем не хватит. Далеко ехать-то? — спросила она.

— Далеко, но много будет. Прогулять можно и больше, а отдавать все равно надо. Убери остальные.

Тонька вздохнула, но не тяжело. Убрала деньги, отвернувшись от Генки.

— Зачем ты уезжаешь?

— Надо, и уезжаю… — опять взял он прежний тон, складывая билет вдвое. — Я тебе отдам при первой возможности.

— Ладно. Отдашь… Я знаю, почему ты бежишь…

— Ну, знаешь — и ладно!

— Нашел тоже из-за кого расстраиваться! Тьфу! Приехала в ту субботу — бочка бочкой — и пальто синее не снимала. Сидит в огороде, а морда как шайка…

— Ну, ладно, иди! Мне надо скоро на вокзал.

— Ну, до свиданья тогда! Приедешь назад-то?

— Если устроюсь, то не скоро.

Тонька ушла, а Генка стоял посреди дома и думал: стоило ему брать все деньги или не стоило?

«Нет, не стоило! Скажут, снюхался… Вот Кило-С-Ботинками! Наверно, скандалила с маткой. Это точно!»

Часа через полтора он надел свою белую рубаху, костюм, обтер тряпкой ботинки и пошел на вокзал, повесив на дверь ржавый замок. На улице было темно, хотя ночь была погожей и звезды густо и близко роились над деревней, но луна еще не поднялась: она только-только выжималась из перелеска над Каменкой, и потому в поле еще стоял полумрак. Генка решил идти не дорогой, опасаясь грязи и ручья, через который придется переходить, а направился полевой тропой до железной дороги, там — по шпалам и — на вокзал. Это немного дальше, но он вышел с запасом времени.

Генка шел, перебирая в памяти события дня — от чая у архитектора до этого поля — и удивился, как велик был минувший день. А поле, это самое большое их поле, раскинулось вокруг в полумраке, пахло стерней, и оттого, что темнота скрыла все его низины, окраинный кустарник и дальние перелески, слив все это воедино с полем, оно казалось еще больше и словно уходило к звездам. Хорошее поле! Перед армией Генка пахал его. Весна тогда выдалась — что надо: дружная, яркая, надо было спешить. Два дня пахал Генка. Измотался. К вечеру пришел дед и — никогда не бывало — принес еду внуку. Посмотрел вокруг, поухал в бороду, спросил:

— Допашешь сегодня?

— Уморился, не могу, — вывалился Генка из кабины.

— Жалко. Смотри, какая теплынь садит, да с ветром. Высушит пахоту, тут час дорог. Завтра с утра в самый раз сеять бы… Эх, а я бы допахал! Я бы доказал, что я Архипов! — и опять помял землю в черной ладони: сохнет.

Загорелся тогда Генка. Поел, напился квасу, полежал минут пять — да опять в кабину, и на всю ночь, до рассвета. Ну и поднялись тут яровые! Бывало, кто бежит в то лето вот по этой тропе на станцию — голов не видать из-за ржи.

Сейчас это поле лежало молчком, било в нос подпревшей за зиму стерней — не успел губастый перепахать. Шел Генка по тропе, не подымая лица, боясь оступиться и запачкать ноги. «Я бы доказал, что я Архипов!» — вспомнилось ему, он шепчет: «Я докажу, что я Архипов. Уеду и докажу!»

Впереди вскрикнул потревоженный в низине чибис. Генка прислушался, но уже новый звук — короткий и сухой — разносился над полем. Это совсем близко, на линии, стучал молотком обходчик.

11

— Эх ты, жмот! Полтинник пожалел на телеграмму! — Бушмин, которого Генка нашел на складе за разгрузкой цемента, двинул приятеля белым кулаком в живот.

— Да ни к чему мне было.

— Телеграф толстодумы для кого придумали? Для таких деловых людей, как мы с тобой! То-то! А если бы я сегодня уехал, тогда как бы ты крутился. А! Я ведь должен был сегодня в командировку отчалить, да вот на понедельник перенесли. Понял?

— Значит, до понедельника ты дома? — спросил Генка.

— Так точно, начальник! Ну, как тебя встретили в твоей деревне? Ничего, да? Ну ладно! А как твоя?

— А ну ее!

— Понятно… Значит, не дождалась, падла? Наплевать! Ну, а как дедушкин домик?

— Порядок… — уклонился Генка от объяснений на ходу.