Посреди Вселенной

Остановившись, стал на колени и начал глядеть сквозь ракитник на жёлтую рябь. Вдруг из волны с шумом выпрыгнул крупный оскаленный зверь. Повертелся вокруг себя, нырнул в глубину, взбаламутил подводный ил и, выбравшись на поверхность, затрещал зубами, в них беспомощно дёргалась щучка. «Это же выдра! — понял Никита. — Вот кто Мишку перепугал».

Долго пастух таился в кустах, наблюдая за выдрой, как та мутила воду в реке и бросалась вдогонку за рыбой. А когда рассказал об этом Мишутке, тот был страшно разочарован.

— А я-то думал в сам деле встретился с водяным. А тут… какая-то выдра…

Зелёно-матовый тихий день медленно гас, опускаясь в мягкие сумерки лета. От реки, от стада коров на взгорке, от ёлок, качавших тёплой хвоей, навевало успокоением. Вечерело. Солнце кралось сквозь лес, как через тайное зало. Никита повесил на грудь трещётку-барабанку, выбил частую дробь, собирая стадо домой…

Загоняя стадо в прогон, Никита косится на брата. Мишутка ступает тропой, ведя за узду Милиграмма. В седле сидеть не желает. Наездился, видимо, и надолго. Мишутка ведёт себя как-то странно. Фуражку снял с головы и держит её в свободной руке. Да так осторожно и бережно держит, точно лежит в ней что-то живое. «Ежа, поди, поймал», — предполагает пастух.

Но Никита ошибся. В фуражке Мишутка держит дроздёнка. Поймал его у реки, на осиновом косогоре.

Птенец, трепеща пятнистыми крыльями, вился над длинной травинкой, пытаясь сесть на неё. Мишутка тут и прихлопнул его фуражкой.

Никита смотрел на брата с недоумением.

— Зачем?

— Я клетку сделаю. Посажу и буду кормить его червячками.

— Ты злой человек! — объявил Никита.

— Чего-о?

— Сделал дроздика сиротой, а мать его горемыкой!

Мишутка поёжился, вспомнив птицу с белыми бровками над глазами, как та с горьким криком металась с ветки на ветку, провожая его, пока он не вышел с конём из прилеска.

— Куда я его? — спросил виновато.

— Унеси туда, где поймал!

Испугался Мишутка. Снова три километра пешком? И половина из них — перелогом да лесом? Однако спорить с Никитой не будешь. Отдав ему старого Милиграмма, он утомлённо поплёлся назад. Прошёл пару сотен шагов. Обернулся. Никиты со стадом не видно. «Здесь отпущу, среди поля! — решил. — Никто никогда не узнает». И сунул руку с фуражкой промежду жердей, за прогон, за зелёные стебли ячменя. Но птенец почему-то не вылез. Мишутка расстроился не на шутку и, глянув с тоской на пробитый следами копыт отемнелый прогон, направился к лесу.

Со стучащим, как пулемёт, сердцем он шагал среди притаившейся тишины. Шагал, озираясь по сторонам, потому что боялся встретиться с тем, кого ни разу ещё не видел. А когда в лицо пареньку пахнуло речной прохладой, он разглядел знакомый осиновый косогор и вновь положил на землю фуражку. Птенец запищал. И тотчас же из темени леса раздался трещащий взволнованный зов. Потом мелькнула быстрая птица. Цыплёнок подпрыгнул, повис над фуражкой и, беспрерывно махая короткими крыльцами, вдруг поскакал на такой знакомый, родной и любимый голос.

И тут Мишутке стало тревожно. Почему-то вспомнилась мама. Она показалась ему настолько далёкой, что до неё никогда, наверно, и не дойти. Птенец попискивал где-то на низенькой ветке, рядом с пятнистой дроздихой. Видно, рассказывал ей про него, про Мишутку, как про огромного доброго зверя, который его похитил, однако плохого не сделал с ним ничего и даже принёс недоростыша в лес, возвратив перепуганной маме. Мишутка моргнул. Сделалось жалко себя самого. Цыплёнок ласкается в перьях дроздихи. А он? Он — один! Среди отемнелости. Среди леса. «Скорее домой!»

Мишутка решительно побежал. И деревья с ним побежали, словно пытаясь его перегнать. Но ничего у деревьев не вышло. Мишутка рванул как хороший бегун — и деревья отстали.

Малый мчался уже прогоном. Но и здесь вдруг увидел, что жерди прогона стремятся его обогнать и быстрее, чем он, добежать до деревни. Поднажал Мишутка, да так хорошо, что позади остались и жерди.

Запыхался Мишутка, упрел, изнемог. Но когда увидел свой пятистенок, а в нём среди тёмных, на улицу, окон — одно, всё в свету, а в окне — такую знакомую голову мамы, что позабыл про усталость и закричал:

— Мама! Вот он я! Никуда я не потерялся! Живо-ой!

ВПЕРЕДИ ВОЛНЫ

— Аппетиту чего-то не стало, — как-то пожаловалась бабушка Шура, — и еда не худая, а пихаю её, как в постороннее горло. Вот бы рыбки свежей, той бы поела…

Рыбки свежей. А где её взять? Только в Сухоне. Но ловить её — надо время, которого нету ныне ни у Никиты, ни у отца, снабжавших в прошлые годы семью лещами и окунями. Зато у Броньки с Мишуткой времени больше чем надо. Не знают, куда с ним деваться.

— Давай ловить под волной! — предлагает Мишутка.

Бронька согласен:

— Давай!

До поздней осени, пока не покроется льдом река, плывут по Сухоне теплоходы. Невдали от Высокой Горки, где один за другим тянутся длинные острова, русло Сухоны вдвое уже, и проходящее судно всегда вызывает прилив и отлив. Отхлынет вода, обнажая коряжины, камни, подводные травы, и тут же на берег надвинутся волны.