Посреди Вселенной

— Ничего, — утешил отец, — завтра, может быть, снова зверя какова изловим.

— А что толку? Изловим, а тут опять кто-нибудь его позовёт. Что тогда?

Отец смущённо развёл руками:

— Ей-богу, не знаю.

Мишутка словно этого только и ждал.

— Ну вот, не знаешь, а говоришь! — и посмотрел на отца, пошагавшего к лодке, — на его работную спину, на светло-жёлтые волосы на голове, разбросанные, словно по ветру. «Хороший папка-то у меня! — внезапно подумал. — Вот погоди. Будет там у него получка, выпрошу денег, куплю ему целых два килограмма конфет».

— Папка! — крикнул. — Ты сладкое любишь?

— Люблю! — ответил отец из лодки.

«Не два, а три килограмма куплю!» — решает Мишутка.

УТРО РОДИНЫ

Никто не будил сегодня Мишутку, а встал на рассвете.

… Солнце уже поднялось над домами. Переливая чёрным мерцанием, лоснились пласты свежевспаханной пашни. Слышался рокот. Поле полого спускалось к прилеску, вдоль которого серый от пыли просёлок. Странно Мишутке. На дороге не было никого и вдруг, как из воздуха, вырос прохожий. Был он в соломенной шляпе и босоножках, с короткой седеющей бородой.

— Ты откуда? — спросил прохожий, остановившись против Мишутки.

— Из дому!

— А разбежался, поди-ко, к другу?

— Ещё чего! Друг-от мой Санко воно-ка где! — Мишутка кивнул подбородочком в сторону крыш. — А иду я к дяде Кондрату.

— И далёко идти?

— Вон! — Мишутка снова кивнул подбородочком, но теперь уже в сторону трактора, шедшего с плугом вдоль перелога. — Вишь флажок-то? Его небось запросто не дают. Дядя Кондрат в ту пятидневку бойчее всех поработал!

Улыбнулся прохожий.

— Сам-то трактор водить умеешь?

— Ещё бы те не умею! — Мишутка вдруг приосанился, построжал, отчего стал похож на важного мужика, хорошо отличившегося в работе. — Я в эту осень пойду в начальную школу. А после в училище отпрошусь. Буду учиться на хлебороба.

Трактор, дойдя до дорожных кустов, завернул на круг и, сбавив резко трещавший газ, круто остановился.

— Э-ге! — донеслось из кабины.

Мишутка весело побежал на приветливый зов. Забрался в кабину. Сказал сквозь бормочущий говор мотора:

— Ну-ко сяду к тебе! Пущай дяденька поглядит!

Трактор шёл, вскрывая пятилемёшником волглую землю. За рычагами его, на коленях дяди Кондрата сидел напряжённый Мишутка. Лицо у него неприступно строгое, как у бывалого хлебороба, решившего всем показать, как он расторопно и ловко умеет работать.

ЖИВОЙ

За лошадьми на колхозной конюшне следит дядя Гриша, широколицый, с тяжёлой челюстью старичище. К нему по утрам и приходит Никита. Возьмёт вороного из стойла, выведет, оседлает и, вскочив на седло, направит коня тропинкой к прогону, где пастуха ожидает стадо коров.

Сегодня с Никитой оба братана. Бронька, тот хоть и мал, да сноровист. Против него пастух ничего не имеет, всё же умеет ездить верхом. А Мишутка ни разу не ездил.

— Рад бы взять, да будешь обузой, — отказал Никита ему.

Но Мишутка упрям. Сидит на дряблом кряже коновязи в большой милицейской фуражке. Фуражку эту ему подарил дядя Толя, приятель отца, у которого сын работает в городе милиционером. Сидит Мишутка и смотрит печальным взглядом на братьев. А те уже в сёдлах. В руке ремённая уздечка, ноги в верёвочных стременах. Под Никитой весь обтекаемо-гладкий, литой Воронок, под Бронькой — серый, с лохматым хвостом Луганко.

Проезжают братья мимо Мишутки, не посмотрев на него, словно сидит на бревне коновязи скучный, давно примелькавшийся воробей. Мишутка снимает фуражку, гладит лаковый козырёк. Вновь надевает, чувствуя тяжесть фуражки ушами. Значит, домой. А дома чего?

— Горе нешто какое, сидишь-то, повеся нос? — слышит шмелино-шуршащий басок дяди Гриши.

— Горе, — бормочет Мишутка.

— Нешто хочешь в лужок?

— Ещё бы те не хочу!

— Дак чего расселся-то как статуйко? Братовьё эво где! — Дядя Гриша поднял кряжистую толстую руку, вытянул палец вперёд. — Нагоняй!

— А на чём?

— На коне!

— Али его дашь? — встрепенулся Мишутка, соскакивая с бревна.

— Дам, да такова, что и желай ты свалиться, не свалишься никогда.

Широченная, как калитка, спина дяди Гриши нырнула в проём конюшни. Вернулся конюх оттуда, ведя за узду мохноногого сивого Милиграмма, самого старого из коней. Оседлал его, затянул покрепче подпругу, поднял петли для ног и легко, как сухое полешко, вскинул Мишутку.

— Этта будешь, как на столешне! — похлопал по конской спине. — А захочешь слезти, гаркни братанов — сымут как доброго казака.

Пошагал Милиграмм так спокойно, медленно и лениво, будто иначе ни разу и не ходил. Повёз всадничка к перелеску, куда вёл закрытый жердями коровий прогон. У Мишутки от гордости дух распирает. Жаль, что никто на него не глядит. На мясистой спине коня места много-премного, можно бы даже и полежать, да мешает лука седла.

А погода как на заказ! Небо синее. Солнышко. Тишь.

Вот и влажный прилесок, в котором заросшие вереском старые пни, кусты крушинника и берёзы. Ночью шёл тёплый дождь, и прилесок парит, точно в каждом его прогале испекли длинные противни пирогов и теперь они медленно остывают.