Посреди Вселенной

«Дойду до тудова — и назад». Заковылял Мишутка небойкой походкой. Не успел дойти до каланчи, как навстречу, едва не свалив его с ног, прометнулась свора собак. Одна, кучерявая, с карими глазками, приотстала. Мишутка нагнулся, начал хватать её за смешной, крендельком свернувшийся хвост, пытаясь его разогнуть, чтобы стал тот прямым, как палка.

— Мальчик! — услышал встревоженный голос мужчины откуда-то со двора. — Не трогай её! Не трогай!

— Но я хочу поиграть! — ответил Мишутка.

— Отойди! — надрывался мужчина. — Она бродячая! Живо укусит!

Но Мишутка в такое не верит.

— На хвосте у собаки зубов не бывает!

— Тогда оцапает!

— И когтей не бывает! — Но всё же Мишутка выпустил хвост, потому что собака, наморщив чёрненький нос, повернула зубастую пасть, из которой вырвалось злое урчанье.

«Хорошо быть храбрым!» — подумал Мишутка, проходя с заносчивым видом мимо забора, за которым стоял кричавший мужчина.

Каланча была старой, круглые стены взлетали отвесно, под полость крыши. «Залезть бы туда! — помечтал Мишутка, остановившись против дверей с заржавелым замком. — Во бы я поглядел! Весь бы город увидел. А может, ещё — и Высокую Горку! А там бы свой дом…»

Опуская глаза, Мишутка одрог — настолько неслышно возник перед ним незнакомый мальчик. Мальчик был долговязый, лет двенадцати, с папироской в руке.

— На, покури.

Мишутка заопасался протянутой папироски.

— Я не хочу! Я не буду!

— Что-о? — долговязый достал из кармана спичечный коробок.

Мишутка сказал:

— Меня заругают.

— А кто узнает? Ha-ко, соси! — и мальчик воткнул ему в рот папироску, прижёг её спичкой и засмеялся. — Теперь затянись!

Мишутка сердито выплюнул папироску и отвернулся.

— Я тебя не боюсь! — выкрикнул, прыгнув на талую тропку, и что было духу пустился к лесхозной конторе.

Никита укладывал в сани мешки.

— Ты где пропадал? — спросил подбежавшего брата.

— Тамо! — кивнул Мишутка на каланчу и, улыбаясь, хвастливо добавил: — Знаешь, Никит! Я теперь никого не боюсь!

— Это как? — не понял Никита.

— Меня чужой парень ударил!

— И ты не заплакал?

— Нек!

— И драться не стал?

— Нек!

— А что же ты сделал?

— А я убежал!

Никита взглянул на брата с жалостью и упрёком.

— Надо было дать ему сдачи.

— Я бы и дал, да он её не берёт! — нашёлся Мишутка. — Он, знаешь! Он длинный, мне-ка не справиться с ним.

— Говоришь, убежал? — жёстко спросил Никита и, развернув за вожжи коня, уселся рядом с Мишуткой. — А ну, Воронок! Дуй до дому без остановки!

Блеснули мокрые кольца подков. Дунул пружинистый ветер. Стыдно Мишутке и в то же время досадно. Досадно, что он ещё маленький и несильный и очень тихо растёт.

Был бы побольше — неужто бы убежал? Ни за что!

Досада и стыд унялись, перестали малого мучить, едва Воронок повернул на центральную улицу, где посад белокаменных, в два этажа, с полыхавшими флагами зданий, где памятник павшим бойцам, где деревья. Опять Мишутке хочется знать обо всём. Он глядит на окна домов, где живут молодые и старые, удалые и тихие, всякие-всякие люди, с кем ему так бы надо поговорить.

— Может, в гости пойдём? — толкает Никиту в плечо.

Тому невдомёк.

— К кому?

— Хоть к кому.

— Но здесь у нас нету знакомых.

— Вот поэтому и пойдём!

— А зачем?

— А затем, чтобы нас чужие люди узнали. И мы узнаем чужих. И тогда мы будем друзьями.

— После, Мишка! Потом! — обещает Никита. — Сейчас недосуг. Дорога, видишь, заводянела! Но-о, Воронок!

Воронок старается, круто рвётся вперёд. Остаются сзади: окраина города, мост с овражным ручьём, неприютная пустошь, болотце, еловая гарь и большое озимое поле.

В деревне Московке окликают ребят:

— Куда опять ездили, братовьё?

— В город!

— Чего в кулях-то везёте?

— Семена лиственницы и кедра!

— Разве они у нас приживутся?

— А то!

Вороной уносит братьев за крайние избы Московки, где рябовато мерцает залитая светом лесная дорога с двумя колеями от волокуш. Пахнет оттаявшей терпкой корой.

Вокруг, куда взглядом ни кинь, всё знакомое, всё родное. На перелоги, поляны, леса осторожно опустила свои тёплые руки молоденькая весна. Чует эту весну Мишутка и беспричинно смеётся.

— Ты чего? — спрашивает Никита.

— Воздух вкусный!

— А ты знаешь, откуда он?

— Знаю! — сияет Мишутка. — Он из тёплых краёв. Его грачи привезли на крыльях! Вижу! Вижу! Воно их сколь!

Смотрит Мишутка в вечерний прогал весенней дороги. А над прогалом — грачи. Летят и летят.

От шороха крыльев, влажного ветра, проталин и терпкого запаха прели к сердцу Мишутки никнет волнение.

Как это славно, как удивительно хорошо, когда над тобой пролетают весенние птицы!

ВРАЖОК

Мишутке нравится в спорах с отцом одерживать верх. И ещё ему нравится ощущать себя звероловом. Как только паводок в Сухоне унялся, стал умолять:

— Пап, возьми-ко меня с собой! Может, зверя какова сымаю…

О собственном маленьком звере, которого можно кормить и гладить по мягкой шее, Мишутка мечтает с тех пор, как ночами, в сказочных снах, стали являться к нему медведи. Он на них будто ездит верхом. Ребятишки завидуют:

— Нас покатай!

Но Мишутка считает, что это для них опасно.