Посреди Вселенной

Проснулся Мишутка чуть свет. Соскочил. Мама уже ушла на работу. И отец куда-то ушёл. Рафаил же сидел за столом, ел вчерашнюю пшённую кашу, запивая её молоком.

— Сон-то видел какой! — сообщил Мишутка ему. — Зайцев попало столько, сколько ты петелек понаставил.

— Дай бог, чтобы сон-от твой в руку! — откликнулся Рафаил.

Мишутка спросил:

— А куда будем складывать зайцев?

— Возьмём вещевик!

— А если их будет много? — снова спросил Мишутка. — Изомнутся в вещевике, а то и не влезут?

Рафаил почесал за виском.

— Двенадцать петель — двенадцать зайцев. Могут и в самом деле не влезти…

— А вы возьмите пестерь, — подсказала бабушка Шура. — Ты, Анна, сходи по него. Он, кажисё, висит на сарае.

Бабушка Анна сходила. Забирая пестерь, Рафаил озадаченно хмыкнул.

— Тяжеленько такой носить за плечами. Три версты туда да три и обратно.

— Кабы я был такой же большой, как Никита, — вздохнул Мишутка с досадой, — то не только пестерь, а и тебя бы, дедо, унёс за плечами.

Глаза у деда блеснули весёлым.

— Дело сказал, Михаил! — и подошёл к деревянной кровати, на которой спали Бронька с Никитой. — Вот и сам гражданин — помощник. Э-э, Никит! — Рафаил потянул одеяло. — Ну-ко вставай. Пойдём за лесным мяском! Всё лучше, чем собак-то гонять. А, Никитка?

Никита бормочет сонным баском:

— У меня каникулы. Должен я отдыхать.

Деду не терпится. Хлопает по одеялу.

— Вставай, покуд язык не пришил ниже пяток!

Никита встал, вздыхая и охая. Перекусил кое-чем. Надел старый ватник с большим накладным карманом.

Рафаил подсказал:

— Не забудь взять пестерь!

Никита вздрогнул и рот распахнул, как перед доктором со щипцами.

— Ты чего, дедко? Увидят ведь! Засмеют!

— Давай! — прикрикнул старик вспыльчивым голосом человека, с которым лучше долго не спорить. — Никакая краля тебя не увидит. Огородом пройдём.

Никита выше деда на целую голову. Идёт впереди с пестериным жалобным скрипом. Дед за ним, впопыхах да вприпрыжку. А Мишутка в хвосте, рассевает шажки.

За навьюженным полем — ельник. К нему тропится частый следок, уходящий по просеке меж деревьев. Это дед вчера проходил. Тишина. Сыпучие белые ветви.

Вот и первая затесь. Под ней, как застряв в частоколе берёз, ещё тёплый, споткнувшийся в беге заяц. Дед встаёт на коленки. От азарта дрожат рукавицы.

— Ну-ко, Никит, клади в пестерёк! — говорит, вынимая из петли зайца. — Что бог послал, то и мягонько! — Слова старого Рафаила бегут весело, как играя между собой. — А как-да с каждой петельки по такому предмету!

— Куда с зайцами-то деваться? — басит удивлённо Никита.

— Давай! Я каюсь, что мало петель наставил, а он — деваться куда.

Глаза у Никиты играют лукавцей.

— А коли, дедко, в сам деле двенадцать зайцев поймаем? Чего тогда? Раздадим?

Рафаил сердито порхает валенком снег. Взгляд прищуренно-зоркий, какой бывает у мужика, когда у него отнимают богатство.

— Ишь, давалец какой! Сами съедим!

— Дед, у тебя глаза не сыты! — объявляет Никита.

— Сытых глаз не бывает, — ворчит Рафаил, — коль мне не веришь — спроси у Мишутки.

Мишутка не знает, на чью ему сторону стать.

— Я мало жил, — говорит, — в глазах покуда не разбираюсь.

Никита уходит. Пестерь желтеет между стволов. Дед запыхался, вспотел, перестал успевать за парнем.

— Эх! — сокрушённо мечтает. — К моему бы телу да молоденьки ноги! А, Михаил?

Михаил не согласен.

— У меня и молоденьки, да не лучше твоих. Мне бы длинные, как у Никиты…

Под второй затёской — вторая петля. В ней опять попавшийся заяц. Возле зайца — Никита с такой широченной улыбкой, словно скажет сейчас презабавную весть. Наклоняется дед, достаёт прыгуна из петли.

— На-ко-тё ложьтё, робята!

Мишутка спрашивает у деда:

— Почему они все одинаки?

— Потому что заяц — особенный зверь, — разъясняет старик, — отличить одного от другого человечьему глазу не в силах…

Дед спешит за Никитой. Мишутка — за дедом. Так и идут они друг за другом, от одной затёски к другой. Дед устал уже наклоняться, но в душе доволен и счастлив.

— Ах, робята, какие предметы! Один одного здоровей…

На последней двенадцатой петле снова белый пушистый заяц.

— Мне бы петелек двадцать, а то и тридцать расставить, — досадует Рафаил. — Ну-да ладно. На первый раз и двенадцати хватит. А, Никитка? Двенадцать зайцев!

В глазах у Никиты играет проказливый блеск.

— По мне довольно и одного…

Снисходителен дед, приветлив.

— Ну-ко, Никитка, дай поглядеть! Каковы они, наши звери?

Дед откинул круглую крышку. Что такое? На берестяном дне, как старик туда ни глядел, лишь один-разъединственный заяц.

— Ну-ко, Михайло, проверь. Сколько их там? Не понимаю.

Михайло взглянул и, увидев внизу одного только зайца, захлопал глазами и изумился не меньше, чем дед.

— Один…

Дед скакнул на коротеньких ножках.

— Караул! Никита! Али растерял?

— Не, — ответил баском Никита, — сколько было, столько и есть.

Разволновался дед, побледнел. И Мишутка надулся, досадуя на Никиту. Но досада прошла, едва Рафаил замахал на брата сырой рукавицей.

— Вон пошто ты от нас с Михаилом вперёд убегал! Одного и того же зайца подсовывал в петли! Да я чёсу тебе задам!