Пост-капитан

— О, я вовсе не моряк. Я познакомился с ним на Менорке, в первом году — весной первого года. Я привёз туда пациента, ради средиземноморского климата — он умер, а потом я встретил Джека на концерте. Мы почувствовали симпатию друг к другу, и он позвал меня к себе на корабль хирургом. Я согласился, поскольку остался тогда совсем без денег, и с тех пор мы дружим. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы сказать: когда речь о приданом — здесь Джек Обри не от мира сего, как никто другой. Может быть, я скажу вам о нём ещё кое-что.

— Прошу вас, Стивен.

— Некоторое время назад у него произошла несчастливая история с женой другого офицера. Она оказалась именно такой порывистой, блестящей и смелой, как ему нравится, но при этом чёрствой, фальшивой женщиной, и очень глубоко его ранила. Так что девичья скромность, добродетель, принципы, понимаете? теперь имеют для него куда большее очарование, чем имели бы в противном случае.

— Ах так? Да, я понимаю. Теперь понимаю. А вы тоже хотите с ней поамурничать? Предупреждаю, это бесполезно. Она ничего не сделает без согласия матери, и дело даже не в том, что мать распоряжается её приданым: это всё чувство долга. А тётушку Уильямс вы и за тысячу лет не уговорите. Впрочем, можете и дальше стоять за Софи.

— Мне она очень нравится и восхищает меня.

— Но никаких нежных чувств?

— Не в таком смысле, как вы их понимаете. Но я избегаю причинять боль, Вильерс, в отличие от вас.

Она встала, прямая как жердь.

— Нам нужно вернуться в залу. Я должна сейчас танцевать с капитаном Обри, — сказала она, целуя его. — Мне искренне жаль, если я ранила вас, Мэтьюрин.

ГЛАВА 3

Стивен Мэтьюрин много лет вёл дневник, написанный неразборчивой шифрованной скорописью его собственного изобретения. Записи перемежались анатомическими рисунками, описаниями растений, птиц, других живых существ; и если бы его удалось расшифровать, то оказалось бы, что научная часть написана на латыни; но личные размышления были на каталанском — языке, на котором он говорил большую часть юности. Самые последние записи велись на нём.

«15 февраля. …И затем, когда она вдруг поцеловала меня, у меня ноги подкосились — просто смехотворно, я едва смог последовать за ней в бальную залу, сохраняя хоть какое-то самообладание. Я уже клялся более не допускать подобного, никаких длительных болезненных эмоций: всё моё недавнее поведение доказывает, что я лгал себе. Я сделал всё возможное, чтобы подвергнуть своё сердце терзаниям.

21 февраля. Я размышляю о Джеке Обри. Как же мужчина беспомощен против прямой атаки со стороны женщины. Едва оставив школьную скамью, девушка обучается отстранять, не подпускать близко к себе безумства любви; это становится второй натурой; это не нарушает никаких моральных норм; это одобряется не только светом, но и теми самыми мужчинами, которые оказались из-за этого отвергнуты. Но насколько у мужчины всё иначе! У него нет такой толстой брони; и чем более он деликатен, галантен, честен — тем менее способен устоять против даже самых малых авансов. Он не должен ранить; а в этом случае есть некоторый соблазн ранить.

Когда лицо, смотреть на которое для вас всегда было удовольствием, которое при взгляде на вас озарялось непроизвольной улыбкой, остаётся холодным, недвижным, даже застывшим при вашем приближении — это повергает вас в странное уныние: вы видите перед собой другое существо и сами становитесь другим существом. Конечно, жизнь с миссис У. — небольшое удовольствие; и великодушие требует понимания. На данный момент зов остаётся без ответа. Есть такие глубины варварства, такие возможности, о которых я прежде не подозревал. Обычный здравый смысл призывает устраниться.