Потаенное судно

Поля почувствовала, как ее будто по глазам ударило чем-то горячим, обожгло горло обидным огнем. «Уже куском хлеба попрекают! А за что? За то, что обстирует-обмывает всех, — думала она о себе, как о каком-то третьем лице, — за то, что до восхода солнца на работу поспешает?» Другие девчата в клуб бегают, на игрищах грают, хлопцев приманивают. А что же Поля? Где Поля? То в степи, то на току. То корову поит, то огород копает. Некогда на себя оглянуться. Стыдно признаться, уже двадцатый год пошел, а она ни света, ни людей не видела. К другим женихи липнут, иные товарки-ровесницы уже своих детей качают, а Поля в наймах все чужих подтирает. Горько ей до того, что, кажется, руки на себя наложила бы. И кто попрекает — родной отец. Не ждала такого!.. Полина закрыла ладонями лицо, дала волю слезам.

Денис Омельянович бросил хлеб на стол, грохнул ножом об пол:

— А что же ты в моем дому самовольничаешь? Ишь, до артели захотелось! Так лети к черту, чтоб мои очи тебя не видели!

— Отец родной, что ты плетешь? — перекрестила его жена. — Что язык распустил?!

Поля уже ничего не слышала: уши ей заложило постыдным упреком. Она соскочила с припечка, куда забралась было погреться, сунула ноги в черевики, схватила ношеный-переношенный казакин, белую шаль — свою гордость, ударив дверью, выбежала во двор.

— Живите сами, я не пропаду! — крикнула, утирая ладонью глаза, подалась через огороды на верхнюю улицу, где жила Феня Драба — ее подруга. «Переночую у нее, а там увидим», — утешала она себя, спотыкаясь на копаном.

Вот уж кто своевольничает, так это Феня Драба. А что ей стесняться? В дому живет одна, если не считать старой глуховатой бабки Даши. Феня сама себе хозяйка. Куда хочет — туда идет, кого захочет — того и привечает.

Когда Поля трижды стукнула в окно, Феня угадала: подругин знак. Накинув кофту на узкие округлые плечи, выскочила в темные сенцы, брякнула кованым крючком.

— Поль, ты?

— Ага. Пустишь переночевать?

— Чего пытаешь? Места много! — Выкрутив фитиль в лампе, посмотрев в Полино заплаканное лицо, испуганно ойкнула: — Шо с тобою?

Поля махнула рукой, скривила рот в усмешке:

— Лучше не хвалиться. Ушла от своих.

— Отчаянная, чертяка! — восхитилась Феня. — А мне и уйти не от кого.

— Ты счастливая, — позавидовала Поля.

— Куда же ты теперь?

— Председатель Диброва найдет место.

— Полька, и я с тобою, ладно? — попросила подруга. — Пойду в артель. Нехай бабка сама на печке хозяйнует.

Поля, помягчевшим голосом, доверилась подруге:

— Видела, возле леска стоит хатка-мазанка?

— Ну-ну? — выдохнула Феня.

— Говорят, откроют там птицеферму.

— Ну-ну!..

— Туда бы мне!.. Страсть люблю цыплят нянчить, — призналась Поля. — Писклявые, пушистые. Возьмешь в руки желтый комочек — словно живое сердечко в руках бьется. В степу ветерок. Былинки до земли нагинаются… Жила бы себе и горя не знала, — мечтательно делилась Поля, уже позевывая.

20

Денис Дудник вместе с другими новоспасчанами, занаряженными в обоз, возил в город на станцию раскулаченных. Плач стоял такой, что казалось, Новоспасовка в слезах потонет. Никогда не видели люди такого насильственного выселения. Даже не знали, с чем его сравнить. Вот разве только старики из казацких семей помнят, как атаман Войска Азовского когда-то переселял казаков на свободные кубанские земли. Было это давно, так что многими забылось. Но старики помнят. Старшина составляла списки. Вызывали каждого, объявляли волю атамана, покоившуюся на царской воле и ей подчиненную, указывали, что брать с собой, что оставлять тут. Почитай, половина казацтва Новоспасовки отправлялась на новые места, укреплять южные фортеции империи Российской. Плач и стон стоял, как перед великим нашествием. Делились семьи, рвались родственные пуповины. Ржали кони, лаяли собаки, мычала скотина, стучали втулки колесные, урядники надрывали глотки до сипу. Переселяемые отправлялись огромным табором в неведомо-дикую Черкессию, прощались с белым светом. Черная туча стояла над станицей, заупокойно звонили колокола, леденил душу детский плач.

Но прошло время, затянулись душевные раны. Старики в новую землю легли, дети в рост пошли на новой земле. Буйно разрослись на кубанской стороне семьи бывших новоспасовских казаков. По берегам Терека и Кубани-реки образовались новые станицы. До сих пор еще передают поклоны в Новоспасовку, к примеру сказать, из станицы Ильской и из других станиц. Новоспасовка посылает им ответные поклоны. Да что поклоны, в гости друг к другу наезжают. В станице Ильской развелось Зюзей, пожалуй, не меньше, нежели в своем родном селе. И все они — и те, и эти — одного Зюзевского роду.

Давно то было. Где-то в прошлом веке. Отболело, поросло быльем. Что о том вспоминать, когда открылась свежая, сегодняшняя рана.