Потаенное судно

В жизни коммуны назревали крупные перемены. Видимо, коммуну все-таки преобразуют в колхоз или сольют с соседним колхозом — не будет коммуны, придется с ней расставаться! Правда, об этом вслух пока не говорили, а только смутно догадывались. И эта смутность прокрадывалась в сердце, заставляла коммунаров смотреть друг на друга по-иному: бережней, теплее. Хотелось при встречах подольше постоять вместе. Хотелось даже что-то оставить друг другу на память. И вот у кого-то родилась робкая мысль: а не сгонять ли за фотографом Мишей Кавказцем? Сперва она, эта мысль, показалась странной, никчемной. Кто-то даже заметил, что на карточку сниматься не к добру. Но мысль пошла гулять по комнатам, по коридорам коммунских домов.

И наконец созрело решение:

— Будем сниматься!

Найден день: серединное воскресенье октября. По распахнутому небу вовсю разгуливает солнце. Над высокой голубятней, что стоит здесь, в новоспасовском дворе коммуны, звучное хлопанье крыл сизарей и дударей. По цементным ступенькам широкого и высокого крыльца бывшего суворовского, купеческого, теперь коммунского главного здания ходят желтобородые просяные веники, расстилаются домотканые дорожки. После долгих раздумий и споров именно оно, это просторное крыльцо, признано той единственно верной и подходящей ареной, на которой может собраться вся коммуна «Пропаганда». Решено также, что для исполнения роли барда, способного воспеть коммуну фактически-документально, будет призван все тот же Миша Кавказец. Миша — большой человек в селе. Он один-разъединственный, потому и берегут его свято и почитают высоко. Пешком он не ходит, ни в жисть такого не допустят слободяне, обязательно пару запрягают в дроги. У кого нету дрожек, едут бричкой, но беспременно чтобы с рессорным перекидным сиденьем. Если уж говорить все, то до Миши Кавказца даже автомобилями приезжают: такими длинными, лакированными, с откидным верхом. Это городские: может, из Мариуполя, может, еще откуда. Заметьте себе, что едут не к Бродскому, не к знаменитому Кабо, у которых студии в Бердянске, — едут к Мише Кавказцу. Правду говорят: слава впереди человека бежит.

Многие семьи — считай, половина коммуны — живут здесь, в селе, в суворовском доме. За ними посылать подвод не надо. А вот хуторян, тех решено подвезти. К тому же вечером спектакль в клубе, заодно и посмотрят, чтобы лишний раз лошадей не гонять.

Запестрело во дворе, замельтешило, загомонило. Мужики, бабы, детвора… Больше всего детворы. И грудные, и годовалые, и школьники. Такой ералаш устроили, словно не коммуна собралась, а цыганский табор.

За фотографом ездил Семка Беловол на председательской тачанке. Ветром пронесся он от ворот коммуны мимо церкви, мимо волости, школы и сельхозбанка, мимо десятка низких саманных хат с кирпичной облицовкой. Только чуб его донского казацкого фасону беспокойной птахой бился о лакированный острый козырек фуражки.

По прибытии на подворье коммуны Миша Кавказец первым делом оценил обстановку, выбрал место. Затем раскорячил высокий штатив-треногу красного дерева, посадил на него будку-аппарат, прихватив его снизу винтом. Аппарат глядел в сторону многолюдного крыльца своим единственным черным глазом. Сам же Миша, накрыв себя и аппарат плотным покрывалом, как бы спрятался от людей, оставаясь в таком положении нестерпимо долго.

Живая масса народу, заполнившая крыльцо снизу доверху, беспорядочно толклась, шевелилась. Беспокойные начали осведомляться:

— Куда девался Миша Кавказец?

— Семка, ты не загубил его дорогой?

Катря Кузьменко, заправляя под платок полымя своих непокорных волос, заметила:

— Испугался он чи шо? Головою в будку заховався! Такая рыжая, как ты, кого хочешь испугает!

— Чи такого робкого десятка, шо чужих жинок боитесь?! — вернула сдачи белозубая Катря.

Садовник Сабадырь стоял на верхней площадке между Охримом Балябой и Кравцом. Его позвали снизу:

— Дядьку, спускайтесь до нас, а то там так высоко, что и в карточку не попадете.

Вася Совыня прокричал Дуне Иванюшенко:

— Дуська, что ж ты губы не накрасила, погано выйдешь!

Дуня отмахнулась платочком, зарозовела до самых ушей.

Антон собрал свою ватагу около себя. Справа на ступеньку посадил Йосыпа, слева — Гната Дымаря и Миколу Солонского.

Пока «мордописец» копался в своем аппарате, Касим решил рассадить народ, а может, просто посмешить. Ведь он хлопец такой, что за шутку дорого не берет. Выпрыгнул наперед, забегал по нижней цементной площадке, замахал руками, принялся командовать. Йосыпа и Антона заставил принести с веранды длинные деревянные лавки, усадил на них всех, кто толпился вверху. Всем остальным показал, чтобы присели на ступеньку, вон как пацаны.

— Карашо, карашо. Вай, карашо! — восклицал он. — Мамашки, возьмите свои детишки на коленки. Садитесь, мамашки, башка будет ниже, не отрезан на карточке.

Женщины, хохоча, усаживались, похваливая разбитного татарчонка:

— Чертов Касим, ловчее председателя орудует!

Касим, слыша их лестные замечания, от радости выстукивал чечетку, дергаясь, припевал: