Потерянные в Великом походе

Наш спор, являются ли лоло настоящими пролетариями или нет, перетек в беседу о Ло Бо – мы пытались понять, будет ли его детство в здешних краях счастливым. Вот уже много дней мы избегали разговора о его дальнейшей судьбе. Образ его колыбели в руках одной из селянок терзал нас, как незалеченная рана. Однако мы понимали, рано или поздно об этом придется заговорить. Если мы станем отмалчиваться, эту тему подымут наши сослуживцы во взводе.

Мы не смели даже заикаться о том, чтобы взять ребенка с собой. Сам Председатель Мао не позволял себе брать с собой собственных детей. Скорее всего, желая подать всей армии пример, несколько лет назад он оставил свою новорожденную дочь крестьянке, а прямо накануне начала похода так же поступил со своими двумя маленькими сыновьями, которых вскоре убили гоминьдановцы. Если бы мы попытались уговорить лейтенанта Дао оставить нам Ло Бо, он бы непременно отказался, а заодно и пристыдил. Кроме того, всякий раз, когда Ло Бо начинал плакать, мы ловили все более раздраженные взгляды наших сослуживцев, которые прикидывали, через сколько времени после появления малыша на свет можно сказать его матери, что ребенку в расположении армии не место.

Первая завела разговор на щекотливую тему именно Юн.

– Как жаль, что я родила именно здесь, в такой дали от колыбели революции Тецзиншани.

– По мне, так здешние женщины отличные матери, – сказал я, стараясь настроить ее на позитивный лад, – детишки тут упитанные. Вон как они счастливы. Знай себе бегают по склонам гор, словно маленькие овечки. Мужчины тут тоже достойные. Вон, кукольные представления устраивают, берут с собой молодежь на рыбалку и охоту. Ты погляди, какие они силачи! Может, Ло Бо вырастет высоким и мускулистым. Одной левой целый батальон сможет уложить!

Юн принялась оглаживать волосики сына кончиками пальцев. По всей видимости, она крепко задумалась над моими словами.

– Все равно я им не доверяю, – наконец сказала она. – Народ тут на первый взгляд милый и обходительный, но как люди поведут себя, когда Ло Бо чуть-чуть подрастет? Продадут его какому-нибудь старейшине? Отрежут язык? Он будет жить среди чужаков с диковинными обычаями, вдали от родных. Он у меня такой тихий, улыбчивый мальчуган. Он наверняка будет делать все, что ему скажут, и даже не посмеет перечить.

– Пин, – я пнул ногу оружейника протезом. – Ты чего скажешь?

Глаза Пина оставались закрытыми, но дыхание было прерывистым, и он не храпел. Я мог поклясться, что он лишь притворяется спящим. Юн тоже угостила оружейника пинком.

– Эй, муженек, хорош дрыхнуть. Нам хочется узнать твое мнение.

Пин повернулся на бок.

– Мы ведь как-никак обсуждаем будущее твоего сына, – сказал я чуть громче. – Скажи хоть пару слов. А то ты ведешь себя так, словно тебе наплевать.

И тут Пин сел, причем настолько резко, что кирпич, лежавший у него под головой, задрожал, словно черепаха, прячущая голову и ноги в панцирь.

– Считаешь, что мне плевать? – переспросил он меня. Это был один из тех немногих случаев, когда я видел Пина по-настоящему рассерженным. – Ты что, забыл? Я сам вырос в приюте. Может, твой отец, Юн, и был распоследней сволочью, но ты его хотя бы знала. А ты, Хай-у, знал своего деда, хоть тот и помер, когда ты еще был мальцом. А я вообще рос без родных, и сейчас я обрекаю родного сына на тот же удел. Ты не представляешь, как я от этого мучаюсь!

Мы с Юн долго молчали. Через лагерь пронесся порыв холодного ветра с гор – последний вздох уходящей зимы.

– Теперь мы тебя понимаем, – осторожно произнес я. – Но что нам делать с этим пониманием? Разве оно нам поможет принять решение, как поступить с малышом?

– А что нам остается делать? – вздохнул Пин. – Мы не знаем, как местные будут с ним обходиться, но здесь он, по крайней мере, будет в относительной безопасности, вдали от войн, что бушуют на равнинах. Здесь нет банд, которые устраивают разборки на улицах, как было у меня в Гуанчжоу. Ему не попадет в голову шальная пуля, а на базаре его не ограбят лихие люди. Я считаю, что эта деревня куда лучше других мест. Она высоко в горах, между небом и землей, и потому его не заберут к себе ни демоны ада, ни духи поднебесья.

Мне подумалось, что последнюю фразу Пина вложил ему в уста кто-то из великих поэтов прошлого. Возможно, дополнительный эффект возымела луна, показавшаяся на небе и будто торопившая закатное солнце поскорее скрыться за горизонтом. Тут пришли остальные бойцы с лейтенантом. Мы закончили разговор и подсели к своим товарищам, устроившимся у костра.

Ночью я все никак не мог уснуть. Я то и дело вставал, поглядывая на колыбель, которая стояла меж спальными мешками Пина и Юн.

Я прекрасно осознавал, что не являюсь отцом малыша. Я ведь даже не был ему родным дядей. Кто-то счел бы меня глупцом за то, что я к нему так привязался. Но дед мне рассказывал, что лебеди порой подкладывают яйца в утиные гнезда, а потом утка-мать получает награду, когда выросший лебедь летит впереди всей ее стаи, ведя приемную родню зимовать на юг.