Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении

13 марта 2016-го, чуть больше чем через год после того, как у меня диагностировали метастатическую меланому, в воскресном выпуске газеты The New York Times напечатали мое эссе «Нейрофизиолог на грани безумия»[35]. Оно вызвало оглушительную реакцию – я получила больше двухсот электронных писем со всех концов света. В них читатели благодарили меня за искренность, с которой я рассказывала о своем столкновении с психическим расстройством. Из всех статей, опубликованных в том номере The New York Times, моя получила больше всего откликов. Мне писали люди с психическими расстройствами и их близкие, врачи, работавшие в этой области, – все благодарили меня за то, что я затронула эту тему. Бывший директор Национального института психического здоровья доктор Томас Инсел написал мне: «Вы сделали кое-что очень важное для людей с серьезными расстройствами психики, у которых нет видимых повреждений. Вы не только напомнили нам всем, что психические заболевания – это болезни мозга, но и вселили в нас надежду. Исцеление возможно».

Чем же моя статья зацепила такое количество людей?

Нас всех завораживает то, как сложно устроен мозг и сколько тайн он в себе хранит. Все, о чем мы мечтаем, что думаем и чувствуем, все наши поступки – то есть все, что делает нас самими собой, – исходит из мозга. Мы и есть наш мозг. Когда из-за болезни или преклонного возраста разум начинает нас подводить, мы теряем самое дорогое, что только можно представить, – нашу личность. Нет ничего ужасней. Поэтому нам так отчаянно хочется понять, как работает разум, в чем причина душевных болезней. Все мы надеемся, что когда-нибудь любое расстройство можно будет излечить, а на все вопросы найдутся ответы.

В апреле 2016 года мне пришло по почте самое обычное письмо. Вскрыв конверт, я с изумлением обнаружила, что у меня появился новый титул, о котором я раньше и помыслить не могла, – «выжившая после рака». Это было приглашение от доктора Аткинса на обед, который Центр комплексных исследований рака Ломбарди ежегодно организовывал для пациентов, переживших меланому.

Выжившая. Я – выжившая? Они, наверное, ошиблись. Я же так и не вылечилась до конца. В лучшем случае у меня ремиссия. Да, спустя шестнадцать месяцев после того, как мне поставили диагноз, я все еще жива, и это действительно невероятно – все прогнозы давали мне от четырех до семи месяцев, не более. Но я по-прежнему страдала от сыпи, и никто не знал, сколько еще раковых клеток, готовых превратиться в опухоли, затаилось у меня внутри.

Тем не менее это лежавшее передо мной официальное письмо стало самой драгоценной и неожиданной наградой в моей жизни.

Что значит «выжившая»? Что нужно, чтобы тебя приняли в этот закрытый клуб?

В дни, оставшиеся до мероприятия, я часто задавала себе этот вопрос в попытках понять, что включает в себя эта новая для меня идентичность. Мне было безумно интересно, что именно означает это слово. По сути, «выживший» – это тот, кто был серьезно болен, но не умер. По крайней мере пока. Неплохо, особенно учитывая альтернативный вариант. Но чего-то все равно недостает. А может, «выживший» – тот, у кого больше не наблюдается никаких признаков болезни? Но это определение слишком размытое и неточное, оно слишком зависит от доступных на данный момент методов диагностики. Клетки меланомы могут «спать» годами и терпеливо ждать благоприятных условий, при которых они активизируются и нападут. Этот титул не слишком много значит, если его дают человеку только потому, что на момент отправки приглашения не было средств диагностики, способных обнаружить его раковые клетки.

Я погуглила, какое определение слову «выживший» дают словари, и обнаружила, что это тот, кто остался жив, несмотря на несчастья и болезни, сохранил активность и работоспособность. Это вдохновило меня гораздо больше, особенно вторая часть.

Можно ли считать меня активной и работоспособной? А остальных гостей? Как сильно их перепахала болезнь? Они остались активными и готовы работать как раньше?

Я зациклилась на этой мысли и принялась анализировать свою жизнь, все, что успела за нее сделать, – и хорошее, и плохое. Я думала о любимых людях, особенно о тех двоих, которых произвела на свет, – о Касе и Витеке. Могу ли я назвать себя успешной? Чего я добилась? Чем меряю свой успех? Карьерными достижениями, сотнями научных лекций и статей? Или мое самое главное достижение – это преданность близким, которые, в свою очередь, поддержали меня в эти непростые темные времена? Я думала о своих внуках Себастьяне и Луциане, очаровательных веселых малышах, которые всегда выбегают на крыльцо встречать свою любимую babcia, когда она приезжает в гости из Вашингтона.

Но не все было так безоблачно. Я до сих пор испытываю чувство вины и сожаления из-за того, что мой первый брак распался, что я не была рядом с первым мужем во время его безнадежной борьбы с меланомой. А кто я теперь? Я активна? Работоспособна?