Потому что ты мой

– Мы будем паиньками, мама. Паиньками. – Уайатт выбросил бумажную тарелку в мусорное ведро и повернулся к Ноа: – Поехали. Не хочу опоздать на шоу. Если мы опоздаем, нас не пустят внутрь. Я глянул расписание. У них там с этим строго.

– Как скажешь, босс.

Они помахали родителям на прощание, спустились на лифте на первый этаж и сели в арендованную Ноа машину.

– Готов?

– Родился готовым. Родился готовым, – повторял Уайатт, ерзая на сиденье.

Дорогу Ноа посмотрел заранее, чтобы не обращаться за помощью к навигатору. Брата нервировали постоянные голосовые подсказки.

Ноа включил плеер. Перед отъездом он записал компакт-диск и теперь поставил его на воспроизведение. Это была подборка любимых песен Уайатта – по одной за каждый год жизни. Брат пел, раскачиваясь, и хлопал в ладоши, не попадая в ритм, а Ноа подпевал, когда узнавал слова.

Полтора часа пролетели быстро, несмотря на безумное количество машин. От родительских эсэмэсок у Ноа в кармане то и дело вибрировал телефон, но он только стискивал зубы. Подъезжая к центру Манхэттена, Ноа сделал музыку тише.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк, братишка!

Уайатт, разинув рот, глазел на городские улицы. На многолюдной, потрясающей обилием неоновых огней Таймс-сквер было настоящее столпотворение. Город пульсировал жизнью, и они находились в самом его сердце. Уайатт открыл окно и, высунув из него свою большую голову, наслаждался шумным вечером. Куда ни взгляни, город поражал кипучей энергией. Брат выставил из окна руки, словно пытаясь ее поймать.

– Круто, да?

– Просто фантастика! Взгляни-ка!

У брата был необычайно хороший слух и безупречная память на звуки. Он за квартал мог распознать рев сирен «Скорой помощи», завывания сигнализации и прочие звуки транспорта. Но прежде эти шумы были разрозненными, всегда приглушенными высотой в несколько этажей – и с ними Уайатт мог справиться. А сейчас? Не слишком ли много на него обрушилось?

Уайатт повернулся и обеими руками схватился за дверь, и Ноа на мгновение испугался, что брат сейчас выскочит из машины.

– Почему мама с папой никогда меня сюда не привозили?

Ноа ощутил укол вины. Он бы мог сделать жизнь брата такой насыщенной, чтобы каждый день дарил новые впечатления.

– Не знаю.

Со всех сторон гудели машины, чьи водители пытались пробраться мимо. Вечером поток транспорта еле двигался в обе стороны. Вокруг сверкали надписями, мерцали и вращались цифровые рекламные табло. По улицам толпами бродили туристы. Переваривая многообразие впечатлений, мозг брата работал с утроенной силой. Площадь была уже так близко, что они могли просто припарковаться в каком-нибудь гараже и дойти до места за считаные минуты, однако Ноа хотел для Уайатта большего. Когда еще брату выпадет такой вечер вдали от дома?

Ноа свернул направо, прочь от Мидтауна.

– Ты куда? Почему мы уезжаем?

– Просто оставим машину там, где движение не такое густое, чтобы ты посмотрел на Манхэттен. Согласен?

– А мы не опоздаем?

– У нас еще полно времени, Уайатт.

Брат коротко кивнул.

– Да, тогда согласен. Согласен. Я хотел бы увидеть больше.

Ноа вспомнил собственное детство. Родители несколько раз возили его в Нью-Йорк еще до рождения Уайатта. Ноа хорошо помнил и Центральный парк, и музей «Метрополитен», и как они ели пиццу в Бруклине. После того как появился капризный и эмоционально несдержанный брат, отец с матерью заперлись в четырех стенах, будто в подземном бункере. И все, больше никаких путешествий, никакой спонтанности. И уже два десятка лет в их жизни не было ничего, кроме рутины, порядка и самопожертвования.

Ноа нашел парковочное место неподалеку от метро и заглушил двигатель.

– Прогуляемся или поедем на поезде?

– Метро. Метро самое то.

Ноа кивнул. Уайатту нравились метро и туннели. На терапевтических сеансах брат часто рисовал черные, пугающие дыры, заполненные поездами. Они нашли ближайшую станцию подземки и спустились по лестнице. Ноа оплатил проезд. Пройдя через турникет, они ступили на эскалатор, и на них повеяло теплым влажным воздухом.

На платформе Уайатту не стоялось спокойно.

– Эй, Уайатт, знаешь, в чем разница между учителем и паровозом?

– Первый живой человек, а второй нет.

Ноа рассмеялся:

– Логично, но вообще-то учитель велит выплюнуть жвачку, а паровоз, наоборот, дудит: «Жууй, жууй, жууй!»

– Дурацкая, дурацкая шутка, – ответил Уайатт. Его взлохмаченная белокурая шевелюра напоминала стог сена.

Ноа рассмеялся снова, а на рельсах уже заплясали огни приближающегося поезда. В этом свете младший брат на мгновение стал золотым.

– Поезд!

Ноа с улыбкой хлопнул его по плечу:

– Я ведь тебе говорил, что скоро будет. Минута в минуту, кстати, – добавил он, сверившись с часами.

Грохот колес набирал силу, и в тесном подземелье потянуло затхлым сквозняком. Люди вокруг набирали эсэмэски, читали книги и громко переговаривались сквозь перестук колес.

Поезд был уже близко, и вдруг Уайатт перекатился обратно на пятки – в теннисных туфлях на резиновой подошве, которые отказывался выбросить, – а затем невероятно быстро сделал три коротких шага, раскинул руки и спрыгнул с платформы.