Поцелуй чудовища

Чужую вещь, притаившуюся в уголке, он увидел сразу же, едва обогнул угол постели. Наверное, потому что уже давно и мучительно искал подтверждения своим страхам. Он протянул руку и поднял полосатый галстук, как ядовитую змею, как нечто заразное. Сомнения не было — это была именно чужая вещь. В его доме. В его квартире. В его постели.

От этих коротких, но таких страшно горьких мыслей на глаза навернулись слезы, Глеб рванул ворот, сглотнул ком, который на миг лишил его дыхания. Что?! Его Олечка?! Его мечта, его богиня — она с ним, получается?.. Из-за денег?.. Выгодная партия?.. Толстый кошелек, престиж?..

А с этим вот дешевым засранцем — Глеб, потрясенный, поднял аляпистую тряпку, рассматривая нелепые полоски, — по любви, выходит? Хватило нахальства притащить своего голодранца в его, Глеба квартиру, в его постель?! Похвастаться достатком, тем, какого жирного карася ухватила?

Его Олечка, его чистый ангел, его нежность, его любовь. Вот это она называла занятиями йогой? Уходила пораньше с работы, чтобы встретиться с этим вот?!..

— Да не может же быть такого! — зарычал он, яростно сжимая проклятую тряпку, чувствуя закипающие на ресницах слезы.

Но факты — вещь упрямая. Еще сегодня с утра этой тряпки не было на этом месте.

Внезапно вернулось то, далекое, забытое чувство — беспомощности и слабости. На миг Глеб вдруг снова ощутил себя нищим студентом, подрабатывающим в автомастерской, еле сводящим концы с концами, от которого уходит женщина потому, что он — неудачник. Не может дать ей того, что она желает — и не в перспективе, а сейчас, сию минуту. И он не может этого изменить, никак; только теперь ситуация оборачивалась с точностью наоборот. Он мог ей дать все — Олечкины запросы были скромные, похоже, она настолько не привыкла к деньгам, что сумочка была пределом ее мечтаний. И она брала то, что он ей давал… неужто действительно из-за денег?!

Первой мыслью Глеба было выкинут все прочь, все ее немногочисленные вещи, чтоб халатик повис на голых ветвях тополя, чтоб красивые трусики вмяли колесами машины в снеговую кашу. Но, раскрыв дверцы шкафа, только положив руку на белье девушки, Глеб понял, что не может. Не посмеет. Просто физически не сможет выкинуть Олечку из своей жизни. Ее одежда, казалось, все еще хранит аромат и тепло ее тела, и Глеб едва не взвыл, понимая, что, наверное, умрет, если она уйдет к другому. Даже такую — расчетливую и циничную, — он ее любит. Любит за один только взгляд кротких глаз, за улыбку, за тепло, которое обволакивало его всякий раз, когда он прикасался к ее сонному телу ночью. Если она любит другого. это конец. Ведь делить ее ни с кем он не готов. Не сможет закрыть глаза на существование любовника.

Но и расстаться с ней Глеб не в силах.

Рассвет Глеб встретил на кухне. Сидя за столом, он много курил, думал.

Напротив, на столе, лежал яркой змеей полосатый галстук. Соперника Глеб не видел, но воображение его рисовало ему неясную мужскую тень, и Глеб, туша очередную сигарету в пепельнице, раз за разом спрашивал у него — какого хрена? Чем ты лучше меня? И как им быть теперь — всем троим?

— Она ведь не сознается, — тянул Глеб, щурясь от горького дыма. — Даже если я спрошу. Станет отрицать, отнекиваться, лгать, изворачиваться. Ведь не рассказала же о тебе сразу? Нет, не рассказала. И не порвала с тобой. не порвала.

Глеб вдруг с горечью понял, что абсолютно ничего не знает об Олечке. Ничего. Встречалась она с кем-то до него? Глеб не спрашивал. Тогда, в самом начале, он никого иного в целом мире кроме нее не видел. Словно не существует больше людей. И она — она смотрела на него так, словно они вдвоем одни на целом свете.

— Надо же так искусно притворяться, — усмехался Глеб. Внезапно зазвонивший телефон оторвал его от омерзительных мыслей, он вынырнул из полуобморочного состояния. Он не сразу узнал голос, звавший его, а когда узнал — с омерзением поморщился, едва подавив в себе желание тотчас дать отбой, не говорить, не слышать.

— Глеб, что случилось? — говорила взволнованная Олечка. — С тобой все в порядке? Ты отчего не пришел на работу?

— Заболел, — еле смог выговорить Глеб. Это слово далось ему с невероятным трудом. Больше всего ему сейчас хотелось закричать, вывалить все, что он думает, задать кучу вопросов — как ты могла?! Но он сдержался; он упрямо молчал, стискивая телефон, терпя невероятную боль, от которой разум воспламенялся.

Сейчас он не хотел ни видеть, ни слышать ее. Не хотел задавать ей вопросы и слышать в ответ ее ложь. Не хотел давать ей ни шанса обмануть себя — а себе не мог позволить купиться на ее ложь и простить ее. Поверить — ему так хотелось услышать ее оправдания, самые нелепые и неуклюжие! — и поверить в них, снова подпустить ее эту лживую женщину к себе близко и дать себя очаровать. Нет; этому не бывать. Он перетерпит, переболеет, а потом, когда самая острая боль пройдет, он с ней поговорит — и тогда у нее не будет ни полшанса сделать из него дурака.

Пусть уходит к этому… раз так.

Видимо, голос у него действительно был странный, Олечка тотчас поверила в его версию и заохала, проявляя заботу.