Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Вот уже второй день я в Житомире, дорогие Вава и Настя. Вчера вечером начал было я писать вам письмо – но грустное настроение охватило меня и я бросил писать. Ведь у вас там и без меня невесело. Утро вечера мудренее – и вот теперь я пишу вам утром – значит письмо должно быть крепким, – даже веселым. Странное дело: общество Работникова производит на меня всегда самое лучшее влияние. Приехал я к нему, больному, измученному, бедному. Кажется, должно было бы упасть духом. А меж тем наоборот. Весь вчерашний день беседовали и все о литературе. Время пробежало незаметно. Только под вечер, когда он спать ушел, мне взгрустнулось и крепко. Я подумал: чего это мы так торжествовали весь день, загадывали на многие годы. Ведь ему плохо и очень. И мне – нехорошо. И вам там, мои дорогие, нехорошо. Можно ли, должно ли при таких обстоятельствах загадывать, надеяться. И пошло писать. Сразу печать мрачности из души на письмо перешла и я бросил писать. Поразительно умеет жить и устраиваться Работников. Средства у него самые ограниченные. Болеет – да как! И ничего. Только чуточку легче станет и он закипает, оживляется и никто не признает в нем вечного мученика проклятого порока. А, если бы вы знали, как терзает его болезнь. Ночью, часа в три я проснулся. Из его комнаты донесся до меня кашель, такой ужасный, такой тяжелый. И это сквозь сон. Он стонал так болезненно, что казалось, будто пришел его последний час. А на утро он сказал мне, что эту ночь провел он <нрзб>. Представьте себе, дорогие, как он проводит худшие свои ночи! Счастье его, что еще жена у него такая хорошая. Право – святая она женщина. Она теперь беременна – в 6 или 7 месяце. И не держит прислуги. Все сама делает: и полы моет (у них три большие комнаты), и обед готовит, и самовар ставит и все, все, что нужно сама делает. Да еще находит время уроки давать: один платный – четыре рубля в месяц, другой бесплатный: со своей сестрой. А ночью ей приходится каждый раз вставать к нему, подавать что надо и слышать этот мучительный кашель дорогого человека и думать о том, что ждет его. Воистину – святой человек. Мне кажется, что на такую беспредельную любовь способны только женщины. Ей ничего не надо от него. Она только о нем думает, а себя забывает. Мужчины так любить и так отдаваться всецело любимому человеку не умеют. Впрочем – и среди женщин редко встретишь такую. И – что главное – ведь она пошла за него, когда уже он был больным и так ужасно. Значит, знала, какой ужасный крест берет на себя. Если бы Бог послал ей счастья. Если бы здоровье его окрепло. Она стоит того, бедная мученица. Но все-таки у них хорошо. Я совсем забывался. Только ночью, когда я проснулся и услышал его тяжелый кашель, мне не по себе стало. Я подумал о том, что может быть если болезнь разовьется. Так жаль стало мне его. Ведь он не жил еще. И так хочет жить. И столько надежд есть у него. И ведь даровитый человек. Но где-то есть безжалостная судьба. Она подкосит его, если захочет – и никакие мольбы не спасут его. И останется несчастная вдова с ребенком всю жизнь оплакивать печального и несчастного человека. Эх, горе мне, горе! <нрзб>? Мне совестно стало – что я так собой мучился, и о нем забывал. Знаете, дорогие мои, – нужно ближе стать к жизни. Лучше всмотреться в чужое горе, тогда забудешь о своем. Тебе плохо – но ведь многим гораздо хуже. Мы оттого так ужасно горюем о себе, что не умеем понять жизни других. Мы о несчастье больше по книгам знаем, где оно нам кажется и прекрасным и поэтическим. А его нужно в жизни увидеть – во всем ужасе его безобразия. Вот вообразите себе Раб<отникова>. Ему 31 год. А он такой худой, бледный, спина совсем выгнутая, волосы как-то шапкой прилепились к голове от постоянного лежания, глаза иногда так рассеянно-лихорадочно блещут; и кашель тяжелый, от которого, кажется, грудь разорваться должна. Он бодрится – но нет, нет, да скажет: “плохо, брат!”. И ты чувствуешь, что придет смерть проклятая и вырвет его у тебя. А <нрзб> таких <нрзб> нет. Ведь до конца терпел – не сдавался, не уступал. Никогда в жизни еще я так не болел о нем, никогда я еще его не ценил так, как теперь. Я вспоминаю все десять лет нашей дружбы и дивлюсь, безмерно дивлюсь ему.

Боже мой, Боже мой – неужели судьба не смилуется над ним и [не приберет] его так преждевременно?.. И жена останется одна с ребенком. Как она все это вынесет? (Обрыв текста.)

14. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

Апрель – май 1896

Карлсбад – Париж[279]

Фрагмент письма.