Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Lasciate ogne speranza voi ch’entrate”[290]. Заметьте конец – оставьте всякую надежду о вы, которые входите сюда. И эту надпись начертала il primo amore[291]! Безнадежность, отчаяние имеет своим источником высшую мудрость, божественную власть. Прочтите внимательно Нитше и вы найдете в его философской лирике оправдание этим словам: объяснение трагического Нитше нельзя читать, как Канта. Он лирик, а не систематик, т. е., он человек, который говорит правду, а не выстраивает систему. Для большинства людей – он чужой. Кто не читал дантовской надписи, тот не поймет Нитше, или поймет его так, как малолетние дети понимают свою мать. Она плачет – а им нравится жемчужная капля, падающая с ее ресниц. Нитше пишет, а читатель восторгается красотой его языка. Люди – все почти – дети, родятся и умирают младенцами. И те, которые успевают созреть раньше, чем увидят пред собой роковое видение – смерть, те кажутся всем странными, непонятными, полубогами обладающими мистическим даром творчества. И это творчество – для людей сводится к красивым жемчужным каплям, падающим с ресниц смертного человека. Его лицо, с печатью пережитых страданий, кажется им дивно прекрасным – своими строгими, определившимися очертаниями. Что под всем этим – того они, люди не знают. В Риме, я видел статую Моисея Микеланджело. Могучий, исполинской силы человек сидит в кресле захватив в руку свою огромную до колен, седую бороду. В глазах горечь, в лице – строгость и суровость. Когда я глядел на него, я вспоминал его слова: “не вари теленка в молоке его матери”. Так заповедовал Моисей – и это правило евреи соблюдают до сих пор и в этом правиле видят Моисея, а вне этого правила (и ему подобных иных) не знают Моисея. Я подумал: что было в душе пророка, когда он говорил евреям – и как таки он им сказал. И пророки всегда так говорили с людьми; они все свои переживания оставляли при себе – а людям давали правила, как устраиваться, как жить. И до сих пор продолжается то же. Люди берут правила, приказания, распоряжения, запрещения – и боятся всмотреться в ту внутреннюю работу, которая на выточенной, определившейся заповеди оставляет едва заметный след. Так и с Нитше поступают. Возьмут его правило – в той осязаемой и доступной форме, в которой оно наилегче всего предложено – и думают, что они последователи великого несчастливца. Нитше был очень прав, когда говорил, что быть может еще не выросли те дети, которым будут слышны его речи. И Вам, Вава, я скажу – не слушайте домашних ницшеанцев. Верьте себе – у Вас есть право на самость, на самостоятельность в мыслях и чувствах. А “течения”, да еще русские – лубочная работа наших писателей – бросьте Вы все это, забудьте. Разве Минский, Волынский, вся эта братия – писатели?!

Мне много хотелось бы Вам сказать, Вава. Да в письме не вяжется ничего. Во всяком случае, если есть у Вас, о чем спросить и, если Вы еще не забыли, что я Ваш друг – спрашивайте. Судьба разлучила нас, и меня, и Вас, и Настю. Но друзьями мы можем, должны остаться. Мне больно, невероятно больно думать, что и в этом мы не победили судьбы. Но, может быть, победим…

Привет Насте. Написала ли она мне?

Ваш ЛШ.

Сообщите подробно мне о своих делах. И непременно пришлите в Берлин “Людей” и мои статьи.

Вы можете просить деньги в “Ж. и И.”, т. к. я уже написал письмо в редакцию. Просите не для себя, а для меня, ибо я написал туда, что Вы деньги перешлете мне. Скажите им, что я скоро опять напишу и пришлю для них кое что.

19. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

[Середина ноября 1896]

[Берлин – Воронеж]

Фрагмент письма.