Потусторонним вход воспрещён

Я пригляделся. Что-то странное упрямо проявлялось сквозь знакомый, как собственные пять пальцев, пейзаж двора, царапало взгляд. Через несколько секунд до меня дошло — исчез ветер. Густые клубы облаков неподвижно стояли, пришвартованные к антеннам крыш, и напоминали инопланетные горные массивы. Трепетавшая под порывами строительная сетка замерла, вспучившись надутым парусом.

— Вы остановили время, — догадался я.

Но Ярослав возразил:

— Не совсем так.

— Во-первых, не «остановил», а немного оттянул приближение рассвета, — сказал Гусев. — Во-вторых, это вполне себе обратимо.

— Кру-уть! — восхищенно протянула Надя то ли в адрес прибора, то ли в ответ на слова Глеба Борисовича. Кажется, она единственная из всех присутствующих была в полнейшем восторге.

— Но как такое возможно?

Гусев покачал головой:

— Все еще сомневаешься?

— Да, в общем, нет… — Я пожал плечами.

— Верните, — со сдержанной вежливостью попросил Ярослав. — Вы же знаете, что Перепутье не игрушка.

— И знаю это получше многих. Сейчас все снова встанет на круги своя.

Директор отобрал будильник у Ярослава и на секунду прикрыл глаза.

— Положи мне руку на темя, пусть теперь остановится время на тобою данных часах [55], — с усмешкой проговорил он вполголоса, нараспев, точно стихи. — Rapit hora diem. [56]

Казалось, я расслышал тонкий щелчок на грани сна и яви. Отдаленный и потому нереалистичный, как раскат грома в жаркий летний день. Секундная стрелка на часах вздрогнула, дернулась и нехотя шагнула вперед. А вместе с ней распахнулся-порвался невидимый кокон, окутавший кухню со всех сторон.

Через окно хлынули звуки: гул близкого проспекта, шелест проезжающих машин, похожие на эхо гудки кораблей от недалекого речного вокзала. Звуки раннего утра.

— Ластонька, — обратился Глеб Борисович к Наде. — Не сочти за труд, сделай мне еще сладкого-сладкого чая. — И добавил уже куда-то в пространство: — Староват я стал для ваших фокусов.

— Сейчас. — Надежда деятельно запорхала по кухне.

Зашипела выпущенная из крана вода, громыхнула крышка фильтра, стукнул поставленный на плиту чайник. Каждый ненавязчивый шорох раздавался отчетливо, громко, будто подчеркнутый и выделенный из тишины. Темнота за окном быстро рассеивалась, плавно теряя насыщенность и уступая место свету.

— Перед рассветом самые темные часы, — поделился мудростью Гусев.

Я растерянно моргал, а Ярик спрятал в карман фузеемер и от нечего делать увлеченно перебирал пальцами по столу.

Гусев деловито покопался во внутреннем кармане пиджака и выудил за цепочку золотые часы. Клацнула крышка. В верхней части корпуса блеснул на миг кроваво-красный плоский камень.

Глеб Борисович сощурился над циферблатом. Сравнил движение стрелки с ходом будильника на столе.

— Так намного лучше.

— Круть, — уже не впервые протянула Надя, замерев с заварочным чайником в одной руке и чашкой Гусева в другой. — А вы только время останавливаете или еще что-то можете?

— Это не остановка времени в прямом смысле, — пояснил Ярослав, не оборачиваясь. — Скорее, переход на Перепутье. Маленький такой шаг туда, где еще остается видимость привычного мира.

— Очень понятно, — хмыкнула Надя, явно не понимающая, а оттого вновь недовольная.

— Кстати, а можно мне тоже чаю? — улыбнулся Ярик. — Кажется, лекция будет долгой.

— Правильно. Как известно, где кончается Время, часы не идут. — Гусев задумчиво постучал пальцами по столу, подпер рукой подбородок и уставился на меня, но вместе с тем куда-то сквозь.

Стало немного не по себе. Захотелось обернуться. Однако я сдержался.

— Время можно растягивать, замедлять, гнуть, сворачивать в петли, но все это имеет лишь кратковременный эффект. По-настоящему управлять временем, говорят, возможно только одним способом. С помощью так называемого Ключа-от-каждой-двери.

Ярик насторожился. Пожевал губу, нахмурился:

— Вы сейчас про Хлебникова?

— Еще раньше Хлебникова эту концепцию сформулировал и озвучил Вильгельм Пель [57]. Пусть и другими словами.

Смутно знакомое имя шевельнулось на границе памяти неясной картинкой: кирпичный дом на пересечении одной из улиц и Большого проспекта. Вензель и золоченая каллиграфия над входом: «Аптека профессора доктора Пеля и сыновей».

— Это который знаменитый аптекарь с седьмой линии? — спросил я, пока тема разговора не свернула в сторону.

Гусев кивнул:

— Он родимый.

— А кто такой Пель? Я имею в виду, почему это так значимо? Он тоже этот ваш… Хранитель из НИИ ГИИС?

Ярик прыснул в кулак.

— Кто такой Вильгельм Пель? — повторил он. — В России этот человек также известен как Василий Васильевич Пель. Один из самых уважаемых аптекарей Петербурга девятнадцатого века. И заодно основатель Института. Конечно, о ком же я говорю?! Но простите… — Ярик развернулся к Гусеву. — Этот Ключ — еще больший миф, чем даже жертвенник Атакан. О Ключе мы знаем только суть вещи, но даже не ее облик.

— И в чем же его суть? — скептически поинтересовался я.

— Соединить два мира: Потустороннее Перепутье и нашу материальную реальность. Так называемые Мир Времени и Мир Пространства.