Повелитель Норика. Гибель Астура

Теперь, касательно нищих. Тех, кому не повезло остаться без крова и хлеба. Пусть они скорее отойдут ко Христу. Возможно, им там будет лучше. Не нужно противиться воле Провидения. Пусть всё идёт так, как Им предначертано.

Я всё сказал. Сейчас разрешаю раскрыть рот тебе.

– После подобных слов мне не о чём с тобой разговаривать, Мартиниан. Знать, мы сделаны из слишком разного теста, хоть и молимся одному Богу, – праведник без страха посмотрел в сверкающие очи настоятеля.

– Не стой у меня на пути, – раздельно, почти по слогам произнёс Мартиниан, – иначе, пожалеешь!

– На всё воля Божья! – кротко ответил Северин, но взгляда своего не отвёл.

– Не желаю тебя более видеть!

Мартиниан резко повернулся и зашагал в сторону церковных врат. Гарпия, метнув на Божьего человека последний, совсем уж испепеляющий взгляд, поспешила убраться вслед за своим повелителем.

После непростого разговора с предстоятелем сторож предложил Божьему человеку подкрепиться, чем Господь послал. Благо, кое-что из пропитания у весьма скромного в подобных запросах привратника ещё оставалось.

Они возлежали на охапках соломы по углам тесной лачуги, едва не касаясь друг друга пятками. Скромная трапеза их состояла из пары лепёшек, ломтя сыра, горсти сушёного винограда, да кувшина с водой. Еда была разложена по тряпочке, расстеленной прямо на земляном полу.

– Крут, крут, – произнёс Северин задумчиво.

Старик, конечно же, понял о ком речь. Он задумчиво пожевал губами, потянулся к кувшину. Потом, спохватившись, махнул рукой – воды ему не хотелось.

– Кувшин с пассумом укрыт от постороннего взора охапкой соломы, – улыбнулся Божий человек и извлёк искомый хозяином сосуд у себя из-под головы, – или ты не помнишь, куда его вчера поставил?

– Запамятовал, по правде говоря, – сконфуженно отвечал старик, – я, пожалуй, выпью!

– Выпей. Это не есть смертный грех. Всего хорошо в меру. Ты добрый человек и, возможно, только благодаря своему пагубному влечению, не сумел ожесточиться сердцем. Единственный из всех, кого я успел здесь встретить. Поэтому, повторюсь: пей, но в меру.

– Где она, та мера? – привратник уже успел отхлебнуть, и теперь вытирал мокрые губы тыльной стороной ладони, – нет её у меня, меры.

– Теперь будет, – снова улыбнулся Северин.

– Мартиниан плохой человек, – вернулся к прежней теме их беседы привратник, – и он наклИкает беду на Астур.

– Что так?

– Я не хочу говорить о том, чего не знаю точно, однако слухами полнится земля. Сам всё узнаешь. А про подвиги параваланов я наслышан! Не только убийством Хюпатии прославились сии бойцы за веру. Своих христиан, правоверных кафоликов они тоже не щадят.

– Ты о чём? – голос праведника был безмятежен, словно бы толковали они сейчас о каких-нибудь райских птичках.

– Латроциниум. Разбойный собор. Именно параваланы, под водительством некоего Барсумаса, устроили на Втором Эфесском Соборе зверское избиение Флавиана, константинопольского патриарха. Он был искалечен ими так, что вскоре умер. Секретарям Флавиана параваланы Барсумаса дубинками переломали пальцы на руках.

– Не Барсумас, а Бар Саума. Что значит – сын поста. Этот разрушитель еврейских синагог отлучён от Церкви на Халкидонском соборе и вынужден был удалиться от мира в пещеры близ Мелитены, что в Малой Армении. Основал там «моно астр». Этот Бар Саума всегда отличался скверным нравом, доложу я тебе.

– Ты с ним встречался лично?

Божий человек лишь отрешённо улыбнулся. Казалось, воспоминания полностью поглотили его.

– Я стараюсь не лезть туда, где братья во Христе расталкивают друг друга локтями, надеясь встать ближе к земному престолу, – наконец, произнёс он, – ибо Царство Божие не от мира сего. Пусть надменные честолюбцы борются за право быть первыми в этом мире. Каждому своё.

Лачуга привратника, сложенная, на варварский обычай, из круглых стволов дерева, дверей не имела вовсе. Отверстие, более похожее на лаз, вырубленное посреди стенки, служило жителю её и входом, и источником света в дневное время.

Лаз этот, на ночь и в холодное время года прикрывался неким занавесом, сплетённым хозяином лачуги из побегов и листьев рауса, то есть тростника, в изобилии встречающегося на берегах Данувия. Конечно, подобный тростник совсем не походил на тот, что произрастал в долине Нила, но для непритязательного привратника и этот материал был вполне пригоден.

Занавес, называемый здесь варварским словом «фарахан»*(готск. впереди тайного, сокрытого), зашуршал, и в проёме отверстия появилась физиономия, сильно смахивающая на языческую гарпию.

Изображения сих летучих чудовищ, охранявших вход в языческий Тартар, красовались на фресках стен и мозаиках полов в недрах белокаменных вилл, что были разбросаны везде – по самым живописнейшим уголкам Норика. Вилл и домусов, ещё недавно кичащихся своей роскошью, теперь же – тронутых безжалостной лапой запустения.

Божий человек творил вечернюю молитву, следуя его примеру, бил поклоны и хозяин лачуги. Тусклый свет лампадки едва озарял убогое убранство хузилы.