Повелитель войн

Дорога вброд пересекала реку, затем вела прямо через обнесенное каменными стенами пастбище к небольшому поселению, где из-за заборов слышался собачий лай. Здешнюю местность я представлял очень смутно, но знал, что нам нужно свернуть на северо-восток и в центре поселения есть дорога, ведущая в том направлении. Выглядела она скорее как тропа для перегонки скота, была сильно истоптана копытами, хотя я заметил по краям ее обломки камня, указывающие на то, что это плод труда римлян.

– Это римская дорога? – спросил я у Финана.

– Кто бы знал.

– Идет она в нужном нам направлении.

– Ну, значит, подойдет не хуже любой другой.

Я ориентировался по звездам, как делал бы в море. Ехали мы медленно, потому как и сама дорога и ее обочины были неровными, но прежде чем звезды спрятались за тучами, мы убедились, что она и впрямь ведет на северо-восток к голым горам, очертания которых проступали в предрассветной мгле. Я опасался, что эта примитивная тропа – не нужная нам дорога и закончится в предгорьях, но она медленно поднималась по склону к более высоким горам, вершины которых скрывались в облаках. Я обернулся и увидел дымную пелену над далеким Бургемом.

– Господин, сколько времени нам потребуется, чтобы добраться домой? – спросил мой слуга Алдвин.

– Четыре или пять дней, если повезет. Может, шесть.

И еще нам очень повезет, если мы не потеряем лошадь-другую. Я выбрал маршрут через горы, потому что он был кратчайшим путем домой, но в этой части Нортумбрии склоны покатые, потоки быстрые, а дороги ненадежные. Я рассчитывал, что Эгил уже на пути на север к Кайр-Лигвалиду, а войска Этельстана гонятся за ним. По мере подъема я постоянно оглядывался, проверяя, не идет ли кто за нами, но никого не увидел. Впрочем, и без того низкие облака опустились еще ниже и вскоре скрыли дорогу позади. Нас поливал моросящий дождик, день выдался пасмурный и холодный, и я обзывал себя дураком. Ну неужели Этельстан способен причинить мне вред? Ему известно, что значит для меня Беббанбург, он знает меня так же хорошо, как сын знает отца. Я взрастил Этельстана, оберегал его, любил и в итоге направил на стезю королевской власти.

Но что такое король? Мои предки были королями Берниции, давно исчезнувшего государства, некогда простиравшегося от реки Фойрт в нынешней Альбе до реки Теса. Почему они были королями? Потому что оказались самыми богатыми, злобными и жестокими воинами во всей Северной Британии. Они обладали властью и укрепили ее, прибрав к рукам соседнее королевство Дейра и назвав новую страну Нортумбрией. Пользовались они этой властью до тех пор, пока не нашелся еще более могущественный король и не сместил их. Так чего требует королевский титул? Грубой силы? Ограничивайся перечень ею, я бы давно уже правил Нортумбрией, но меня никогда не привлекал этот трон. Мне не хотелось нести груз ответственности, обуздывать амбициозных парней, стремящихся бросить мне вызов. А в Нортумбрии это означало еще необходимость усмирять хаос в Камбрии. Я просто желал владеть Беббанбургом, и ничего более.

Наш путь лежал через туман и морось. Местами дорога почти исчезала или пересекала голые сланцевые склоны. Мы продолжали подъем по промокшему, безмолвному миру. Финан ехал рядом, его серый скакун вскидывал голову при каждом шаге. Ирландец молчал, я молчал.

Королевская власть – не просто грубая сила, хотя иные монархи обходятся только ею. Гутфрит упивается властью и удерживает ее, подкупая сторонников серебром и рабами, но он обречен. Это очевидно. Ему не достает могущества, и, если с ним не покончит Константин, это наверняка сделает Этельстан. Или я. Я презирал Гутфрита, знал его как плохого короля. Как тогда он сел на трон? Причина только одна: происхождение. Его брат был королем, и Гутфрит, в отсутствие племянников, унаследовал трон. Вот так в силу обычая Нортумбрия получила скверного правителя именно тогда, когда ей нужен правитель хороший.

А вот Уэссексу, думал я, повезло больше. В самый тяжкий миг, когда казалось, что власть саксов обречена и северяне завоюют всю Британию, Альфред принял наследство от своего брата. Альфред! Человек болезненный, хлипкого сложения, он был одержим религией, законом и учением и при всем том сумел стать лучшим королем из всех мне известных. Что же делало Альфреда великим? Не военные таланты, не внешность и не манера держаться. Ум. Он обладал авторитетом человека, способного видеть дальше, чем другие, уверенного, что принятые им решения суть лучшие для страны, и страна поверила в него. Но это не все, далеко не все. Альфред верил, что корону на него возложил Господь и что королевская власть – это долг. Долг, накладывающий тяжкую ответственность. Как-то раз, когда я разговаривал с ним в Винтанкестере, он раскрыл переплетенную в кожу толстенную Библию, полистал хрусткие страницы и ткнул украшенной драгоценными камнями указкой в нацарапанные черными чернилами строки.

– Умеешь читать по-латыни? – спросил он.

– Читать-то я могу, вот только не разумею, – признался я, гадая, что за скучное изречение решил он зачитать из Писания.