Повешенный

Областной театр драмы после недавнего ремонта выглядел впечатляюще. Огромный холл, наполненный воздухом и сиянием. Отутюженный до блеска паркет. Хромированные детали интерьера. Вкрапления бликующих афиш и фотографий.

На вахте Петра Яхонтовича узнали, там работали все те же нестареющие женщины неопределенного возраста, на маленьких каблуках, с непременными брошками с крупными желтыми камнями на кофточках. Раньше, раз в год, а то и два раза Петр Яхонтович приезжал сюда на гастроли со своим театром – им давали какую-то квоту на пару спектаклей, в качестве поддержки региональных театров в малых городах. Последние пять лет квоты, или как это называется правильно, отобрали. Как раз после ремонта.

Петру Яхонтовичу было приятно от этого узнавания. И все-таки он не последняя величина. Тоже мог бы, ведь звали же, звали, но испугался конкуренции – лучше быть первым на деревне, чем одним из многих в городе. Наивный глупец. А надо было грызть, работать, рваться. Все бы сложилось иначе. Все бы сложилось. Справедливости ради, в провинции давали сразу жилье – целую трешку, а семейному, с ребенком на руках молодому артисту Петру своя квартира была ой как нужна. Да и чем тогда казались двести километров, отделяющие его от этого города? Тьфу. Рукой подать. А потом затянуло провинциальное болото, вросло, выдавило сначала жену, а потом дочь, ради которых он все и бросил – карьеру, полный приключений и возможностей город, свою жизнь. Одна трешка и осталась. Настроение испортилось.

Окончательно оно упало на дно, когда мимо, молодцевато ступая, с прямой спиной, в ярко синем костюме прошествовал Савельев – художественный руководитель и директор театра, хозяин. Савельев конечно же его узнал, но проигнорировал. Прошел, блистая лощенной рожей, мерцая белоснежной рубашкой. Все у Савельева было хорошо в жизни. Всегда. Даже в нищие институтские годы. Одногруппник, сука. А сам бездарь. Бездарь.

Наконец в холл вбежала Настасья. В длинной цветастой юбке, с оголенными плечами, туго перетянутая кожаным корсетом – отчего казалась выпотрошенной и заново сшитой грубой ниткой рыбой, к тому же на огромных вооот-такенских каблучищах. Интересно, что это за постановка у них, мелькнуло у Петра Яхонтовича любопытство и сразу погасло.

– Папа, – вопросительно проинтонировала Настасья. – У меня репетиция.

Она оглянулась и укоризненно, капризно стянула уголки губ вниз: – Я не могу долго.

– А долго не будет, – начал было Петр Яхонтович.

Настасья, не дав ему договорить, по-хозяйски подхватила его под руку и увлекла в темный угол под лестницей.

– Тебя тут Савельев увидит, а я бы не хотела лишний раз ему напоминать, что мы родственники. Он тебя почему-то недолюбливает, – Настасья все никак не могла отдышаться после бега. Петр Яхонтович с неудовольствием смотрел на ее потные плечи и выпирающую из корсета грудь. Он брезгливо отстранился.

– Савельев меня уже видел. Что это за внешний вид? Ты выглядишь, как трансвестит.

– К нам пришел новый драматург. Новое прочтение «Вишневого сада», между прочим.

– Драматургов что-то развелось… Новых… Куда старых только дели? Ты – Раневская?

– Смеешься? Говорю же, современное прочтение. Чудесное совершенно. Революционное. Я играю Епиходова.

– О, Господи, – только и сказал Петр Яхонтович. Он пытаясь принять этот факт еще раз обмерил роскошное декольте взглядом. Надо же, Епиходов. Уж революционней некуда.

– Послушай, папа, я очень тороплюсь. Меня ждут на репетиции. Что ты хотел? Как там Виталик?

– Не знаю, – придя наконец в себя сказал Петр Яхонтович, – Виталик поехал домой.

– Как домой? Ко мне домой?

– К себе домой. Собственно, я это и хотел тебе сказать. Привозить его ко мне больше не нужно. И, честно говоря, нет желания его видеть в дальнейшем. Не сошлись характерами.

– Ничего не понимаю, – растерянно пробормотала Настасья. – Он что-то натворил?

– Епиходов?! Епиходов?! – послышалось где-то в сгущающейся глубине театра. – Где этот хренов Епиходов?!

– Мне надо… Но как… я же тебе сказала… там компания дурная… как ты мог?

– Смог, – Петр Яхонтович картинно поцеловал дочь в напудренный лоб и быстрым шагом пошел на выход.

***

Для начала и перед моральным разложением Петр Яхонтович решил выпить. Кредитное благополучие «жгло ляжку», как любила поговаривать в свое время его бабушка, дама суровая, рабоче-крестьянских замашек. Иными словами, количество денежных знаков настойчиво требовало преобразовать их в качество жизни. Сиюминутное, сомнительное, но истинное желание.

Давно я не тратил деньги, подумал Петр Яхонтович, входя в роскошные двери.

– Здравствуйте. Вы один будете? – спросила встречающая гостей девица с размазанным по лицу радушием.

– А какая разница? – сдавая седому, почти как он сам, гардеробщику пальто поинтересовался Петр Яхонтович.

– Я подберу вам столик, – немного поколебавшись заявила девушка.

– Они какие-то особенные у вас? Сам я не смогу выбрать? Не могу сесть туда, куда захочу? – раздражение опять окутало Петра Яхонтовича с головы до ног.

– Можете, но так удобнее, – радушие на лице девушки становилось все более кукольным и пластмассовым.