Повесть о Дросилле и Харикле

В отличие от своих античных и византийских предшественников, Клеандр не просто вспомогательный персонаж, спутник и помощник героев. В романе много места отведено его судьбе, его собственной трагедии. Клеандр — носитель традиционной для греческого романа идеи образцовой дружеской преданности, однако смерть Клеандра это кульминация темы идеальной, беззаветной любви. В романе Продрома друг героев Кратандр со временем забывает свою погибшую возлюбленную, и к концу романа уже ничто не омрачает его счастья. Клеандр не только не способен забыть, он не способен жить без Каллигоны.

Не забывают и самого Клеандра. В романе Евматия друг героев Кратисфен, исчерпав свои функции, бесследно исчезает и никто из героев и не вспоминает о нем. У Евгениана последняя, девятая глава начинается всеобщим плачем по Клеандру, который Дросилла продолжает и в городе Барзе, на могиле Каллигоны. Таким образом, последние сцены романа построены на смене горя и радости, беды и счастья со своеобразной философской окраской, которая содержится в словах купца Гнафона (IX, 117):

Но если с мукой и удача смешана,
То надо бодрость предпочесть унынию.

В оплакивании Клеандра участвуют не только друзья; выразить горячее сочувствие приходят земледельцы, пастухи. Эта деталь органична для романа, особенно его второй половины; перенесение действия в обстановку деревни, контакт героев с простыми людьми, особенно участие в их судьбе доброй Мариллиды, оценка высокой и чистой любви героев именно в этом кругу — все это говорит о некотором демократизме, как одной из черт нашего романа.

Риторическое наследие, архаические традиции греческого романа, несомненно, довольно сильны в поэтической речи Никиты Евгениана. Его художественные средства — это, во многих случаях, элементарные риторические фигуры — анафоры и эпифоры, полиптоты и оксимороны. Многие сравнения и метафоры, рисующие божественную красоту героини или безграничную силу любви, также не оригинальны и восходят к поэтическому инвентарю эллинистической поэзии.

Архаичен язык романа— классический литературный язык, к тому же перегруженный сложными словами, составляемыми самим Евгенианом.

Так же, как роман Продрома, роман о Дросилле и Харикле написан ямбическим триметром — классическим размером греческой литературы, широко применяемым в различных жанрах византийской поэзии. В трех случаях (две песни Барбитиона, плач Дросиллы) применен дактилический гекзаметр. Никита соблюдает эти античные размеры, основанные на чередовании долгих и кратких слогов, что для византийца является делом формальной школьной выучки. Ведь греческий язык уже давным-давно не различал долготы и краткости гласных[77].

Роман XII в. порицался и за идеальный характер изрбражаемого в нем мира, ничем не связанного с византийской действительностью. Нельзя, однако, сказать, чтобы в «Повести о Дросилле и Харикле» совершенно не отразились черты византийской жизни. А. П. Каждан обратил внимание на ряд «византинизмов» романа, таких, как отвешиваемый арабскому царю поклон — типичный византийский «проскинесис» (VI, 161); славословие в честь войска — έπευφήμηοε (V, 366) — термин, заимствованный из церемониала Большого двора; название письма, отправленного Хагом Хрисилле — γράμμα δουλείας (V, 282), ассоциирующееся с византийским термином ομολογία της δουλώοεως — своего рода вассальской присягой, и др. К отмеченному А. П. Кажданом титулу άραβοκράτωρ («арабократор»), образованному по типу византийских титулов «автократор», «севастократор», можно добавить любопытный эпитет Зевса άί'&εροκράτωρ или, по другому чтению, ούρανοκράτωρ («эфирократор»,«уранократор» — V, 108). Каллигона тщательно охраняется от мужских глаз, запертая во внутреннем покое. Это — особенность, характерная для быта знатных византийских семейств, отражена также и в «Дигенисе Акрите»[78]. Положительная характеристика арабов, изображение их правителя, как олицетворения гуманности и благородства, соответствует характерному для XI—XII вв более дружелюбному отношению к арабам и т. п.

Критики, отвергающие роман XII в., как не отражающий фактов византийской жизни, не учитывали, однако, главного — что роман, с его миром, с его поэтикой, сам по себе является фактом византийской действительности XII в. Пусть мир романа вымышленный. Но разве этот мир, мир торжества любви и красоты, прославления земного счастья, или своеобразная поэтика романа не приоткрывают нам некоторые грани духовных, эстетических интересов византийского общества?

Роман Никиты Евгениана закрепляет за греческим романом лирический характер, в свою очередь, обогащая его реалистическими элементами, народным колоритом. Действенность этой тенденции — уклонения от архаической формы, сближения с народной поэзией подтверждают фрагменты и четвертого ро мана XII в.— «Аристандр и Каллитея» Константина Манасси, использующего уже не ямбический триметр, а характерный для народной поэзии пятнадцатисложный, так называемый политический стих.