Повесть о Дросилле и Харикле

Левек несколько преувеличивал, называя роман Евгениана сводом отдельных лирических произведений. «Дросилла и Харикл» — произведение, главным образом, повествовательное; это, несомненно, роман в смысле применительном к греческим любовным повествованиям, но это роман видоизмененный — в соответствии с новыми эстетическими требованиями и новой поэтической формой.

Прежде всего это проявляется в композиции романа, более ясной, более последовательной, чем у Продрома[72]. Евгениан отказывается от таких сложных, восходящих к прозаической традиции, приемов, как двойное введение читателя in medias res — «рассказ в рассказе»[73]. Евгениан вводит читателя in medias res лишь в начале романа, повествуя о предыдущих приключениях героев после рассказа об их пленении парфянами. Но, представив героев романа, выяснив их отношения, дальнейшие события он развивает уже последовательно, не отвлекая внимание читателя замысловатыми интригами и перипетиями, сосредоточивая весь интерес на любовных чувствах и лирических излияниях.

Действие в романе развивается естественным образом, без вмешательства божественных сил, без фантастических ситуаций. Атмосфера реальности, отсутствие сказочных мотивов отличает роман как от эллинистических, предшествующих византийских, так и поздних византийских, так называемых рыцарских романов XIII—XV вв., а также «Дигениса Акрита». В «Повести» нет эпизодов, подобных спасению Эротом или воскрешения героинь с помощью чудодейственной травы, фантастического испытания девственности в источнике Артемиды или виновности — на огне, описанных в романах Евматия и Продрома. Покровительствующий Дросилле и Хариклу бог Дионис является им только во сне.

Евгениан в достаточной мере владеет техникой повествования, построения диалога, умеет поставить героев в живой контакт. Такой традиционный компонент греческого романа, как рассказы героев, порой слишком долгие и неоднократно повторяющиеся, у Евгениана оживляются репликами, небольшими отступлениями, напоминающими о слушателе, показывающими его реакцию, смену настроений. Реплики Харикла в ходе повествования Клеандра, неожиданное обращение к Клеандру в рассказе самого Харикла («Что с тобой? Не плачь, Клеандр» — III, 344) или его реакция на деталь в рассказе Дросиллы, когда он начинает целовать ей руки (VII, 219) — такие элементы вносят в повествование динамику, создают атмосферу живого общения персонажей.

Характерная для Евгениана склонность к конкретности и подробности, проявляющаяся, к примеру, в точном указании часа («А лишь вернулись все домой в шестом часу» — I, 207) или продолжительности действии (количество дней, проведенных героиней и юношами в скитании) интересно сочетается с откровенным игнорированием реальности, своеобразной условностью. Так, совершенно умалчивается о том, каким образом удается Клеандру петь серенаду под окнами строго охраняемой Каллигоны, или, тем более, как удается ее похитить. Заметим, однако, что все эти случаи приходятся, в основном, на традиционные, общие места греческого романа и предлагаются поэтом как нечто, само собой разумеющееся, не требующее разъяснений. К тому же ни одна из данных ситуаций не выходит за рамки правдоподобия.

Роман Евгениана содержит немало реминисценций из античных и византийских авторов. Широкое привлечение реминисценций — особенность, восходящая к эллинистическому роману, но особенно развитая византийцами. Однако, у Никиты реминисценций значительно меньше, чем у Продрома[74], а главное — у него совершенно иной принцип использования реминисценций. Если Продром обращается к произведениям самых различных жанров и стилей, заимствуя из них отдельные сентенции, выражения, а то и сочетания слов, Никита выбирает авторов, соответствующих характеру, стилю, лирическому пафосу его романа, и использует сравнительно большие отрывки, а иногда и целые лирические произведения, варьируя, видоизменяя их в новом контексте. Не считая романистов (Продром, Гелиодор, Лонг, Ахилл Татий[75]), наибольшее число реминисценций приходится на Феокрита, Анакреонта, из византийцев — на эпиграмматистов, в основном, Павла Силенциария.

Некоторые исследователи основную ценность романа видели в самом факте наличия античных реминисценций, надеясь узреть в них утраченные образцы античной лирики. В этом проявилось типичное для европейской науки до нашего времени отношение к Византии, как к «архиву эллинизма». Нас же интересует и обратное — учет реминисценций, их смысловых, художественных акцентов в новых функциональных связях для понимания византийского памятника, эстетики и поэтики византийского поэта.

Нельзя сказать, чтобы Никите Евгениану всегда удавалось органично ввести ту или иную реминисценцию, логически увязать ее с контекстом. Иной раз поэту изменяет чувство меры, и тогда получается нагромождение мифологических образов, риторических экскламаций, вроде любовных излияний Каллидема, где в отрывке из 30 строк (VI, 612—642) использован материал из восьми эпиграмм разных авторов.