Повесть о горячем сердце

– Анна Генриховна, сколько можно? Я не выйду в коридор. Мне нужна литература, поскольку я хочу быть учителем литературы. Что смешного я сказала? Вы же стали учителем литературы, значит, и мне можно. Нет, как вы – я не хочу. Я буду добрым учителем. Вы? Вы – не добрый учитель. Я не позову папу в школу. У нас бабушка заболела, а Лиза работает. Я не огрызаюсь. Почему это мои «еврейские штучки» – отвечать вопросом на вопрос? Хорошо, я выйду. Хорошо, я спущусь к директору и скажу, что без отца вы меня на уроки не пустите, хоть мне пятнадцать и я сама могу отвечать за свои поступки… Выхожу, не орите так…

И вот я опять стою в коридоре и подпираю подоконник. В столовую нельзя: там меня сразу вычислит завуч Вера Геннадьевна. Она сегодня дежурит по школе. Вера Геннадьевна строга, принципиальна и ужасно безграмотна. Интересно, зачем физику нужна грамотность? Может, и не нужна, но когда Вера Геннадьевна дежурит по школе, она всех выгоняет из кабинетов на перемене, чтобы их проветрить. Заходит в кабинет и кричит: «Быстро все вышли в КАЛИДОР! Чтобы ни одной бестолочи в классе не было!»

А недавно у нас был школьный вечер, и Вера Геннадьевна открывала его торжественную часть. Вечер был посвящён женскому празднику 8 Марта. Сначала была торжественная часть, а потом – танцы. Завуч в строгом костюме вышла на сцену, два раза кашлянула и торжественно произнесла: «Мальчики, встаньте все. Давайте хором поздравим наших девочек, ваших будущих мам!»

Вообще из всех учителей, работающих в нашей школе, я любила только Елену Михайловну, мою первую учительницу.

Она понимала нас, говорила с нами, гуляла, ходила в походы и никогда не оскорбляла никого из нас. Она защищала нас от нас самих. Для моего друга Сашки Макарова она была и учителем, и мамой, потому что, когда Сашкины родители напивались, Елена Михайловна брала Сашку к себе домой. Там он иногда и ночевал.

Елена Михайловна была строга с нами, но её строгость мы воспринимали как само собой разумеющееся дело: с нами по-другому нельзя было. И при том, что Елена Михайловна была строга, она воспитывала нас не строгостью, а любовью: переживала за каждого из нас, болела с каждым из нас, думала о каждом из нас и любила, несмотря на все наши выкрутасы…

Как жаль, что после третьего класса учитель должен оставить детей и отдать их в руки такого монстра, как Анна Генриховна. Так сказала бабушка, придя с первого родительского собрания в четвёртом классе.

Вечером за ужином она обратилась к папе:

– Многоуважаемый Борис Семёнович, не соизволите ли вы сходить в школу к директору и попросить, чтобы нам поменяли этого монстра на какого-нибудь другого учителя?

Папа очень не любил, когда бабушка при мне критиковала учителей, и сам никогда этого не делал. Он приложил к губам указательный палец и глазами показал на меня. Я уткнулась в тарелку и делала вид, что меня это совсем не касается.

– Дорогая Варвара Степановна! С чего это вы взяли, что уважаемый учитель, профессионал своего дела, имеющий награды от облисполкома, горкома партии и министерства, – монстр?

– Вот именно с этого я и взяла, многоуважаемый Борис Семёнович. Когда учитель говорит о себе, о своих наградах и достижениях – это, во-первых, нескромно. Во-вторых, то, что она член партии, мне лично ни о чём приличном не говорит. Скорее, наоборот. И, в-третьих, разве вы не поняли, что она не любит людей? Как можно ей доверить нашу девочку? У Машеньки от мамы тонкая душевная организация, а вы подарили ей взрывной характер и неуёмный эмоциональный настрой. Она будет ломать нашу девочку, неужели это не понятно?

– Ничего, Варвара Степановна, Тыковка выдержит. Мало того, она получит витамин справедливости и доброты на всю дальнейшую жизнь. Или вы думаете, что на её жизненном пути будут встречаться только добрые и хорошие люди?

– Вот, я так и знала. Была бы жива Люсенька, она бы никогда не допустила такого…

– Варвара Степановна, а чего не допустила бы? Вы же слышали, как Анну Генриховну представлял директор! Он сказал, что нам дали лучшего учителя в школе! Что Анна Генриховна выпустила не одно поколение детей и что её ученики достигли небывалых высот! Разве вам этого мало?

– Мало! Конечно, мало! Ни слова о детях! Завтраки, поведение, обеды, уроки… Это вы не разбираетесь в людях, дорогой мой Борис Семёнович!

– А вы разбираетесь?

– Я жизнь прожила. Я мужа потеряла. Я знаю людей. Я их чувствую. Наплачетесь вы с этой Анной Монстровной.

Папа встал, подошёл ко мне, положил руки на мои плечи и твёрдо произнёс:

– Значит, у нашей Маши будет и такой опыт общения. Общение с каждым человеком обогащает ребёнка. И у моей дочери будет повод вести себя на уроках прилично. Правда, Тыковка?

– Правда, папочка, – ответила я папе, не совсем понимая, о чём идёт речь.

Моя мудрая бабушка оказалась права, и папа наплакался с Анной Генриховной практически сразу. И плачет вот уже пять лет.

Через месяц после того разговора папа сам предложил мне перейти в другую школу. Он не мог каждый раз срываться с работы, когда Анна Генриховна вызывала его в школу. А вызывала она папу часто.