Повесть о граффах

Вот и сейчас Емельян, материализатор по ипостаси, прежде чем ответить своей дочери, некоторое время провел в задумчивом молчании. Он не мог сказать ей первое, что придет ему в голову. Ситуация требовала правильных, уравновешенных слов, а потому Ирвелин пришлось ожидать и от скуки раскачиваться на табурете. Когда она чуть не упала, качнув слишком сильно, в трубке раздался спокойный голос:

– Мне очень жаль, Ирв, что тебе пришлось столько пережить. И я должен признать, что виной всему – ошибки моего прошлого, которые я оплачиваю по сей день. Да, тот сыщик прав. Я в самом деле создал стекло для стеклянного куба. – Он сделал паузу, а Ирвелин, отодвинув табурет подальше, села с телефоном прямо на пол. На ее лице отразилось принятие и… Что же это? Неужели гордость? – В качестве прототипа я взял песок с берегов кровавого карьера из Долины Пуха и с помощью него смог добиться наименьшей плотности, не снизив при этом прочность… Но как бы я ни старался, такое стекло все равно было неподвластно обычному кукловоду, и мне пришлось потратить два года на поиски кукловода, подходящего для моих целей. Привить материалу способность к заживлению, как у той же амфибии, не так-то просто… – Заминка. – Знаешь, Ирв, ты, наверное, удивишься, но я расстроен, что кто-то неизвестный задался такой же целью, что и я когда-то. Слишком высока ответственность, и далеко не каждый графф способен эту ответственность принять.

С продолжением он помедлил, дав Ирвелин хорошенько осмыслить услышанное.

– Восемнадцать лет назад, когда ты была совсем маленькой, мы переехали на Робеспьеровскую, 15/2. Твоей маме нравился район, а я выбрал дом. Твой сосед, Август, оказался прав: дом я выбрал неспроста. Нам с твоей мамой пришлось ждать несколько лет, прежде чем в этом доме освободилась квартира, и как только я наткнулся на объявление о продаже, то тут же взял в банке ссуду.

– Ты был уверен, что зоркое поле не под Мартовским дворцом, а под этим домом? – спросила Ирвелин.

Ответ отца привел ее в замешательство.

– Нет, не уверен, – признался Емельян. – В моем распоряжении были только неподтвержденные догадки, и как раз для их подтверждения я и хотел взять Белый аурум. Мне нужно было изучить его поведение, когда камень находится вблизи дома. Тогда бы я смог…

– Камень вибрировал. Постоянно, – повторила Ирвелин уже ранее сказанное.

– Да, Ирв, я понял, и это любопытный признак, который приближает нас к тому, что мое предположение может быть правдой. Однако этого мало.

– А как же нестыковки в датах? Как же тот факт, что Мартовский дворец начали строить раньше открытия ипостасей Великим Олом?

– К сожалению, слова давно умерших писателей никто в расчет не возьмет, тем более что в официальных источниках даты иные. Ты только представь, Ирв, каким позором обернется для правителей иное зоркое поле! Быть обманутыми столько лет, и кем? Самым святым из королей, Великим Олом! Нет, для нынешних правителей нужны доказательства повесомее слов.

– Когда Белый аурум был в нашем доме, штурвал Брагаар открывал своим даром дверные замки. Он двигал то, что не видел его глаз, пап!

– Ты видела это?

– Нет, но…

– Это весомый аргумент, Ирв, очень весомый. Но и он остается лишь словом. Получить доказательства, которые могут убедить короля и его советников, можно только через перенос Белого аурума на Робеспьеровскую, и лучше в присутствии опытного материализатора. И знаешь, Ирв… У меня было время поразмышлять. Много времени, целых тринадцать лет.

– О чем поразмышлять?

Ирвелин насупилась от несправедливости. Она-то ожидала, что обсудит с отцом его открытие, блистательное открытие! А что в итоге? Она же убеждает отца в истинности его эврики.

– Если допустить, что Великий Ол намеренно поместил Белый аурум вне зоркого поля, то его поступок может нести за собой определенную пользу. Вдруг таким образом он отвел Граффеорию от страшной беды. Вдруг Белый аурум, лежащий на подлинном зорком поле, не сулит ничего, кроме разрушений.

Чепуха какая. Обычный страх неизведанного.

Ирвелин хотела было начать возражать, но ее посетила внезапная идея, которую без лишней скромности она нарекла гениальной. Делиться этой идеей с отцом она пока не стала, и вскоре они попрощались (Агата Баулин вновь потащила мужа на русский балет).

* * *

Празднество по случаю возвращения Белого аурума во дворец было назначено на двадцать пятое ноября, в ту самую дату, когда двадцать лет назад на свет появилась Ирвелин. С раннего утра двадцать пятого ноября Граффеория стояла на ушах. На фонтанной площади развернулась ярмарка, и граффы столицы, утеплившись в пальто и шубы, отправились отмечать событие горячим глинтвейном.

Ирвелин свое утро провела дома. Заварив праздничную чашку чая, она вышла на обдуваемый ветром балкон. Стоял ясный морозный день, солнце бережно грело лицо и открытые руки. Кутаясь в шерстяной плед, отражатель зажмурилась.

«С днем рождения тебя, Ирвелин».