Ибекс: Да, бэ! Да, да, да, бэ! Я очень-очень рекомендую тебе-бэ-бэ им воспользоваться. Давай! Умри, красный! Я дам тебе время. Подумай, бэ. Попробуй, бэ. Зайду к тебе после обеда, бэ! Давай! Давай же! Сделай правильный выбор! Всё закончится, и будет хорошо. Правда, бэ! Обещаю. Давай, бэ. Лай ба!
«С каждым следующим словом всё отвратительней и отвратительней. Маньяк! Просто тварь. Распоясавшееся самовольно деградирующее животное. И никто ему не указ! Ни сверху, ни снизу никто его не тронет! А они мне всю жизнь рассказывают об особом их устройстве, об особой восточной дисциплине! Нет, «особая восточная дисциплина» – это мечта, которой нет и наверное никогда не было на земле. А на земле вашей, как и на любой другой, есть все те же ужасы, все те же беды, все те же уродства самовоспроизведения. Мы поразительно мало отличаемся друг от друга. Наши общества напоминают боевые построения на картах. Кто черепахой, кто свиньёй. А так – всё тоже! Даже грустно…»
Ибекс ушёл. Кажется его позвали. «Кто? Муфлон? Да нет. Голос ниже. Наверное брат его, тот другой ибекс – самодовольная жующая морда! Чёрт, я начинаю их всех ненавидеть! Как я их ненавижу, бэээээ!»
Змея отжила и отползла в другой угол. Погремела. Притаилась, умолкла.
Заяц: Ну? Что с тобой делать? С тобой-то что мне делать, ась?!
«Эти змеи охотятся ночами. Сейчас раннее утро, надо полагать? Она спать хочет (если уже не спит). Убить её не составит никакого труда. На монастырской их было много – приходилось «истреблять». Мне в отличии от монахов никаких специальных молитв не требовалось, я просто их… убивал. Они представляли опасность для пилигримов, для туристов, для детей. Детей…
Детей иногда свозили к нам на больших двухвагонных каретах – это у них называлось «экскурсией». Ближе к лету, от экскурсий этих было не продохнуть. Несколько групп в день, пробки на всех трёх подъездах, беготня, шум, смех и слёзы. Обычно это были их детёныши – местные, дальние, совсем дальние, настолько дальние, что и сами не верили, что добрались. Всегда и во всём они были похожи. Хорошее в них было одинаково хорошо. Плохое… плохого я в общем-то и не видел (я верил тогда в их «особую дисциплину»). Я полюбил их сразу. Как сказал бы баснописец: выстрелом, уколом. Я быстро привык к ним, я быстро устал от них.
В памяти остались только «наши». На контрасте. За все 15 лет их было группы 3. Боги-то у нас разные, и разные священные места. Есть и у самих куда поехать, слава Богу!
Дай-ка поточнее… да, да, всё верно. Ровно 3 раза были – в первый год (или второй (уже не вспомню)), ещё 2 раза на 12-ый, 13-ый. Да. Вот эта вторая группа мне запомнилась особенно. Больше остальных. Во-первых потому, что я ждал её. Каждое лето высматривал. 12 или 11 лет.
«Ведь если в первый год они были, то когда-нибудь будут и ещё? Верно?»
«Мне бы через них глотнуть родного воздуха! В глазах узнать глаза друзей, непишущих мне писем. Послушать их! Мою родную речь послушать, что б быть уверенным – она передана! Мой мир не умер. Мой лес цветёт и вот его плоды!»
Я ждал. О, как я ждал! Я рисовать научился пока ждал их… Я научился лепить, вырезать… я делал игрушки…
И вот они приехали ко мне! Вот та же красная карета, но только там они, мои, родные, «наши»! Дети великого леса! И… я не смог. Я не смог к ним подойти! Не решился! Испугался! Игрушки передал через монаха, а сам… смотрел с седой вершины! Был среди них…
Был среди них зайчик. Как раз лет 13-и. Я не искал его специально – я не делю детёнышей на расы – но, знаешь как оно бывает… иногда судьба сама поварачивает башку твою в нужном ей направлении. Вот и тогда… повернула меня: я увидел этого зайчика и подумал: «он мог бы быть моим сыном».
А в следующее мгновение я уже знал истину: «это и есть мой сын». Это родство, которое осознаёшь всем организмом, всей прошлой жизнью, всей душой. Не один «здравый смысл» не перебьёт это знание. Но!
Ты всё равно попробуешь! «Нет, нет! Не может быть!» Я смеялся натужно, я убегал, я говорил себе: «бред!». «Бред! Этого не может быть потому, что…»
«…потому, что я так не хочу», должен был закончить я, если б хватило честности. Честности не хватило. Её вышиб страх. Страх, сомнения, ложь какая-то! И я бежал. Бежал от своего детёныша.
Да, конечно! Тогда, любой мой жест в его сторону был бы воспринят как-нибудь неправильно. Мне бы и не дали с ним говорить, но… я должен был попробовать! Я должен был его спросить! «Кто твоя мать?» «Твоя фамилия? Зайченко? Ведь Зайченко?» «Откуда ты? Ты из Приморья? Из Буханки, ась?» «Кто называет себя твоим отцом?» … У меня столько вопросов потом нашлось! Они копились, они вырастали невидимой волной, чтобы накрыть меня, бегущего от роли своей, возможно главной роли в жизни.