Повесть о любви и тьме

Но оставим это покамест. Быть может, мы все-таки встретимся и тогда поговорим о том твоем высказывании, которое вызвало у меня немалое удивление. На что ты нынче намекаешь в “Очерке о самом себе”?.. Ты пишешь, что мама покончила с собой “от огромного разочарования и тоски. Ничего не выходило как следует”. Пожалуйста, прости, что мне приходится бередить раны твоего покойного отца, особенно – твои и – даже! – мои. Ты и представить себе не можешь, как мне не хватает Фани, особенно в последнее время. После ее смерти я осталась совсем одна в своем маленьком узком мирке. Я тоскую по ней. И еще по одной нашей общей подруге, Стефе, она оставила сей мир в скорби и страданиях в 1963 году… Стефа была детским врачом. Жизнь ее представляла череду разочарований – возможно, потому, что она слишком верила мужчинам. Стефа просто отказывалась понять, на что могут быть способны некоторые мужчины (прошу тебя, не принимай это на свой счет). Мы трое были очень близки в тридцатые годы. Я последняя из могикан, никого из друзей той поры уже нет. Ведь и я пыталась дважды, в 71-м и 73-м, покончить с собой. Не получилось. Больше и пытаться не буду… Пока еще не настал час поговорить с тобой о вещах, касающихся твоих родителей… С тех пор прошли годы… Нет, я уже не способна передать на бумаге все, что хотела бы. А ведь прежде я могла именно письменно выразить все наилучшим образом. Быть может, мы повидаемся, но к тому моменту многое может, к сожалению, измениться… И, кстати, знай, что и мама твоя, и я, и другие девушки из нашей ровенской группы молодежного социалистического движения “Молодой страж” – мы все видели в мелкобуржуазности самое жуткое явление. Мы все вышли из таких мелкобуржуазных семей. Мама твоя никогда не была “правой”. Только войдя в семейство Клаузнеров, она, должно быть, постаралась притвориться, что она такая же, как они. Самым фанатичным из всех был брат Бецалель Элицедек, такой утонченный человек, жена которого заботилась о профессоре Клаузнере, когда он овдовел. Из всех них я очень-очень любила твоего дедушку Александра, да покоится он с миром…

И еще одно письмо – от двадцать восьмого сентября 1980 года: