Повесть о любви и тьме

И тут меня затопила волна не свойственного мне мужества, рыцарская отвага электрическим ударом пронзила все мое существо. Без страха рванулся я вперед, отпихивая прочь плащевые ветви, – мощными движениями пловца, выгребающего против течения, ринулся я прямо в самую чащу, прокладывая путь сквозь плотное месиво шуршащей одежды. И вот, тяжело дыша, возбужденный, вылетел я – едва не упав – на тускло освещенную поляну. Там я остановился и решил, что буду ждать – сколько бы ни пришлось дожидаться, – пока не появится моя фея. Я воображал, как уловлю среди ветвей шорох ее приближающихся шагов, сладость ее дыхания. И тогда я выйду на поединок с колдуном, заточившим фею в своем склепе. Я повергну чудовище, разобью железные цепи, дарую ей свободу и отступлю в сторону, молча склонив голову в ожидании награды. И награда не заставит себя ждать: слезы благодарности, за которыми последует… Я и сам не знал, что последует за слезами, но не сомневался, что непременно последует, с неизбежностью морского прилива, и затопит меня всего.

* * *

Крохотная, словно птенчик. Хрупкая, будто ломкая спичка. Совсем малышечка. Каштановые локоны спадают на плечи. А эти красные туфельки на каблучках! И взрослое платье с вырезом, открывающим ложбинку, как у самой настоящей женщины. И губы такие пухлые, чуть приоткрытые, и вправду накрашенные кричаще-красной помадой.

Когда наконец я осмелился поднять глаза и взглянуть в ее лицо, меж губами ее мелькнул белый проблеск – недобрый, насмешливый. Кривая ехидная улыбка обнажила маленькие острые зубки, и золотой резец будто полоснул по моим глазам. Толстый слой пудры покрывал ее лоб и щеки, которые выглядели еще бледнее благодаря островкам румян. Эти запавшие, словно у старой колдуньи, щеки меня напугали. Казалось, фея обернулась мертвой лисицей с воротника пальто: лицо жесткое и злобное, но одновременно несчастное.

Ибо эта порхающая малышка, эта легконогая фея, моя волшебная нимфа, за которой я зачарованно следовал сквозь лесную чащобу, вовсе не была девочкой. Никакая не фея и не лесная нимфа, а насмешливая тетка, едва ли не старуха. Карлица. В лице ее было что-то не только лисье, но и птичье – нос-клюв, стеклянный взгляд. Это была лилипутка, страшная и вся сморщенная. Она простерла ко мне ручки с низким утробным смехом, намереваясь прикосновением соблазнить меня, подчинить, взять в плен, – и костлявые пальцы ее походили на когти злобной хищной птицы.

И в тот же миг развернулся я и ринулся прочь, срывая дыхание, объятый ужасом, захлебываясь от рыданий. Я несся что есть мочи, не останавливаясь, содрогаясь от беззвучного вопля: “Спасите, спасите!” Диким галопом я мчался по шелестящим темным туннелям, давно потеряв дорогу, не соображая, где нахожусь. Никогда за всю мою жизнь, ни до, ни после, не испытывал я столь всеобъятного ужаса. Но не сам ли я жаждал проникнуть в ее тайну – и вот я знаю правду, знаю, что не девочка-фея то, а ведьма, вырядившаяся девочкой, и теперь она не позволит мне выбраться живым из ее колдовского леса.

Внезапно сбоку я заметил какой-то проем, нечто вроде деревянной полуоткрытой дверцы. Вообще-то это была не дверь, а низкий лаз, вроде дыры в собачьей конуре. Туда-то я и заполз на последнем издыхании, укрылся там от ведьмы, трясясь всем телом и кляня себя за то, что не закрыл за собой дверь убежища. Жуткий страх полностью парализовал меня, я буквально окаменел и не мог вынырнуть из своего укрытия, чтобы протянуть руку и закрыть дверцу лаза.

Я сжался в комок, забившись в самый угол конуры, которая, похоже, была чуланом под лестницей. Там, среди сумятицы каких-то труб, старых чемоданов, пыльных тканей, я лежал, скорчившись, словно плод во чреве матери: рука прикрывает голову, а голова спрятана между коленками. Мне хотелось исчезнуть, перестать существовать. Так я лежал, весь дрожа, обливаясь потом, страшась даже вздохнуть.

Мне казалось, что я слышу цокот каблучков: “Тут тебе смерть! Тут ты пропал!” Цокот был все ближе и ближе, вот она – с лицом мертвой лисицы – уже настигает, вот-вот – и она тут, еще миг – и она цапнет меня. Вот она нагибается, с силой тянет к себе, вонзает в меня свои пальцы-когти, и прикосновения ее влажны и липки, как у жабы. Она меня ощупывает и внезапно смеется, обнажив острые зубы. Сейчас она укусит меня, наведет порчу, наложит жуткий заговор, и я тоже превращусь в мертвую лисицу. Или в камень.

* * *

Спустя семь лет кто-то прошел мимо. Кто-то из служителей магазина? Я затаил дыхание, сжав в кулаки дрожащие ладони. Но человек не услышал оглушительных ударов моего сердца. Он проследовал мимо моей конуры, машинально толкнув дверцу. Так я оказался взаперти в чулане (размером явно не больше ящика), за дверью, которую я, не имея мужества, не решился закрыть сам – изнутри. Теперь я был заперт снаружи. Навеки. В бездне абсолютной тьмы. На дне Тихого океана.