Повесть о любви и тьме

Тетя Мала – блондинка, волосы у нее заплетены в две косы, иногда кокетливо падающие на спину, а иногда уложенные вокруг головы, она предлагает чай с яблочным пирогом. Она чистит яблоки, и ленточка кожуры вьется идеальной спиралью, похожая на телефонный шнур.

Сташек и Мала мечтали работать в сельском хозяйстве. Пару лет они прожили в кибуце, еще год-другой пытали свое счастье в мошаве, пока не выяснилось, что на большинство луговых растений у тети Малы аллергия. А для дяди Сташека аллергеном является солнце (или, как он сам говорил, это солнце так реагирует на него). Дядя Сташек служил на Центральном почтамте, а тетя Мала по воскресеньям, вторникам и четвергам работала ассистенткой у известного зубного врача.

Когда тетя Мала предложила нам выпить чаю, папа игриво пошутил в своей обычной манере:

– И изрек раввин Хоне в Гемаре: “Все, что скажет тебе хозяин дома, – исполни, кроме повеления «выйди»”. Я же полагаю, кроме “выпей!”. Но поскольку предложение поступило не от хозяина, а от хозяйки дома, мы, разумеется, не откажемся!

А о яблочном пироге он высказался так:

– О, Мала, Мала! В пирогах ты достигла немало!

– Арье, довольно, – сказала мама.

А вот для меня – при условии, что, как большой мальчик, съем без остатка увесистый кусок пирога, – есть у тети Малы сюрприз: газировка домашнего приготовления. Правда, в этой газировке маловато пузырьков (их бутылка содовой, видимо, была наказана за то, что слишком долго простояла с непокрытой головой), но зато там много красного сиропа, и потому она сладкая-пресладкая.

Я вежливо расправляюсь с яблочным пирогом (совсем недурным), стараюсь изо всех сил жевать только с закрытым ртом, осторожно орудуя вилкой, а не пальцами. Я знаю, что меня подстерегают всевозможные опасности – брызнувший сок, крошки, набитый рот, – поэтому каждый кусочек пирога я накалываю на вилку и с превеликой осторожностью транспортирую ко рту: я как бы учитываю возможности вражеских самолетов, которые могут из засады сбить судно, следующее маршрутом “тарелка – мой рот”. Жую я деликатно, наглухо запечатав рот, глотаю тоже деликатно и даже не облизываю губы. Попутно я ловлю и вешаю себе на грудь, обтянутую кителем летчика, восторженные взгляды Рудницких и гордые взгляды моих родителей. И действительно, в конце я получаю обещанный приз: стакан домашней газировки, почти без пузырьков, зато сладкой как нектар.

До того сладкой, до того похожей на нектар, что пить ее решительно невозможно. Ни глотка не проглотить. Ни капельки. Вкус даже ужаснее, чем у маминого кофе-с-перцем, а еще она густая и по виду совсем как сироп от кашля.

Я подношу этот стакан скорби и печали ко рту, делаю вид, будто пью. Но тетя Мала пристально смотрит на меня – вместе с прочей публикой, ждущей моего отзыва, – и я спешу заверить, что оба ее произведения – и яблочный пирог, и напиток-нектар – “действительно совершенно великолепны”.

Тетя Мала сияет:

– А есть еще! Много! Давай-ка налью еще! У меня целый кувшин!

Папа и мама молча одаряют меня взглядами, исполненными любви. Мысленно я даже слышу восторженные голоса публики и склоняюсь в глубоком поклоне.

* * *

Но что же делать дальше? Прежде всего, чтобы выиграть время, следует отвлечь их внимание. Нужно изречь удачную мысль, что-то глубокое, не соответствующее моему возрасту.

– Самое сладкое в жизни надо пить маленькими глотками.

Пифия свое сказала. Оракул провозвестил. Сам глас природы прозвучал из моих уст: пейте вашу жизнь не торопясь. Каждый глоток следует взвесить и обдумать.

Вот так, с помощью одной фразы, мне удалось отвлечь их внимание. Они и не заметят, что я так и не выпил этот стакан столярного клея. А пока они переживают духовное вознесение, стакан мерзости отставляется в сторону – ведь жизнь следует пить маленькими глотками.

Что до меня, то я уже погружен в мысли, локти уткнуты в колени, ладони подпирают подбородок: ни дать ни взять маленький сын “Мыслителя” – однажды мне показали знаменитую скульптуру в энциклопедии. Спустя минуту-другую взрослые оставляют меня в покое: то ли потому что недостойно сверлить меня глазами в то время, когда дух мой витает в высших сферах, то ли потому что прибыли новые гости и разгорается беседа о проблемах нелегальных репатриантов, о политике сдерживания, о британском верховном наместнике в Палестине.

Я же, воспользовавшись моментом, незаметно прокрадываюсь в переднюю, прихватив стакан с отравой, и подношу его к носу одного из ангорских близнецов, то ли композитора, то ли философа. Этот раскормленный полярный медведь принюхивается с легкой брезгливостью. Он явно удивлен моими действиями, кончики его усов обиженно подрагивают: нет… спасибо… убери… И со скучающим видом удаляется на кухню. Что же до его собрата, то это разжиревшее создание даже не потрудилось ради меня открыть глаза. Когда я предложил ему напиток, он только слегка сморщил нос, словно говоря: “Ну право же…” – и шевельнул розовым ухом, будто муху отгонял.