Повесть о любви и тьме

В сентябре и октябре 1947 года газеты наперебой предполагали, допускали, оценивали и анализировали. Вынесут ли на голосование Генеральной Ассамблеи ООН предложение о разделе? Преуспеют ли арабы в своих злокозненных попытках изменить рекомендации по разделу или вовсе отменить голосование? А если дело дойдет до голосования, то есть ли шансы набрать нужные две трети голосов, чтобы резолюция о разделе прошла?

Каждый вечер после ужина мы все втроем устраивались за кухонным столом. После того как была тщательно протерта клеенка, папа раскладывал на столе свои карточки и принимался подсчитывать в болезненно-желтоватом свете слабой электрической лампочки, каковы наши шансы победить в голосовании. С каждым вечером настроение его ухудшалось. Расчеты показывали, что нас наверняка ждет жестокое поражение.

– Вся дюжина арабских и мусульманских стран, разумеется, объединится против нас. Католическая церковь, без сомнения, дергает за все ниточки, чтобы повлиять на католические государства и заставить их проголосовать против, поскольку государство евреев противоречит основам веры, а Ватикану нет равных в искусстве дергать за ниточки за кулисами. Таким образом, мы, по-видимому, потеряем все двадцать стран Латинской Америки! С другой стороны, Сталин, без сомнения, прикажет всем своим сателлитам проголосовать согласно его антисионистскому курсу – вычитайте еще тринадцать голосов. Не говоря уж об Англии, которая всегда подзуживает против нас, все ее доминионы – Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка, – все тоже будут против создания еврейского государства. А Франция? А другие просвещенные страны вслед за ней? Франция не осмелится восстановить против себя миллионы своих мусульман в Тунисе, Алжире, Марокко. А возьмем Грецию… У нее же тесные торговые связи со всем арабским миром, большие греческие общины в арабских странах. А Америка? Точно ли поддержка Америкой плана раздела – дело решенное и окончательное? И если начнут строить козни нефтяные гиганты?

Снова и снова пересчитывал папа соотношение сил при голосовании. Каждый вечер пытался он отвратить крушение, составить хитроумную коалицию из стран, идущих в американском фарватере, и стран, у которых, возможно, имеются свои расчеты – немного досадить арабам. А также из маленьких порядочных стран вроде Дании или Голландии, – стран, видевших воочию ужасы Холокоста, может, хватит им мужества действовать по совести, а не в связи с нефтяными интересами?

* * *

Неужели и семейство Силуани на своей вилле в квартале Шейх Джерах (каких-то сорок минут ходу от нас) тоже сидит, склонясь над листом бумаги? И ведет те же расчеты, только основываясь на противоположных предположениях? Неужели они, как и мы, опасаются того, что должно случиться, – как, к примеру, проголосует Греция? И у них есть оптимисты и пессимисты, циники и фаталисты? И они каждый вечер в тревоге приписывают нам козни и дерганье за ниточки? Они боятся нас совсем так же, как мы боимся их?

А Айша? А ее родители в квартале Тальбие? Быть может, и они сидят за кухонным столом – усатые мужчины и хорошо одетые женщины, хмуря сросшиеся на переносице брови? На столе блюда с засахаренными апельсиновыми корками, собравшиеся перешептываются, замышляют “утопить нас в крови”. Играет ли Айша на рояле те мелодии, которым научила ее еврейская учительница? Или теперь ей это запрещено?

Или все они молча стоят у постели малыша Аувада. Ему ампутировали ногу. По моей вине. Или у него агония, и он умирает от заражения крови. По моей вине. Удивленные щенячьи глаза, любопытные и наивные глаза, закрыты. Лицо у него исхудало и белое, как снег. Боль пропахала борозду на лбу. Прелестные его кудряшки спутались. Дай мне минутку, нет у меня минутки. Он стонет, дрожит от боли. Или тихонько плачет, тоненьким голоском. Малыш даймненет. А сестра его сидит у изголовья и ненавидит меня. Ибо из-за меня, только из-за меня били ее там смертным боем, жестоко и методично, по спине, по голове, по хрупким плечикам. Как лупят взбунтовавшуюся лошадь. Из-за меня.

* * *

Дедушка Александр и бабушка Шломит иногда навещали нас в те осенние вечера 1947 года, сидели с нами, участвовали в папиных биржевых спекуляциях с подсчетом голосов. Заходили Хана и Хаим Торен, Рудницкие, тетя Мала и дядя Сташек, соседи Розендорфы, другие соседи, Тося и Густав Крохмаль. У господина Крохмаля был крохотный закуток на спуске улицы Геула, там он, бывало, сидел целыми днями в кожаном фартуке, в очках с толстыми стеклами и лечил кукол.

Художественное лечение.

Мастер из Данцига.

Доктор игрушек.

Когда мне было лет пять, дядя Густав починил бесплатно мою рыжую куклу-танцовщицу, малышку Цили, у которой откололся бакелитовый носик. Клеем и мастерством своим вылечил ее господин Крохмаль, да так, что даже шрам был почти незаметен.