Повесть о любви и тьме

И наконец, господин Михаэли, Мордехай Михаэли, которого я любил больше всех. Господин Михаэли, чьи нежные руки были всегда надушены, словно руки танцовщицы, а лицо выражало неуверенность, будто он чего-то стыдился. Господин Михаэли садился, снимал свою шляпу, клал ее перед собой на учительский стол, вскидывал маленькую круглую голову и, вместо того чтобы вбивать в нас Священное Писание, увлеченно рассказывал истории, сказки, легенды. От речений наших мудрецов переходил он к украинским народным сказкам, а затем непостижимым образом погружался в греческую мифологию, в бедуинские сказки, обращался к притчам и шуткам острословов, веселивших на идише гостей на свадьбах в Восточной Европе, а оттуда переносился в сказки братьев Гримм, Ханса Кристиана Андерсена и даже собственные истории, которые, совсем как я, сочинял прямо по ходу рассказа.

Большинство мальчиков в классе злоупотребляли добросердечием, рассеянностью и мягкостью господина Михаэли и спокойно дремали на его уроках, склонив головы на скрещенные руки. Случалось, обменивались записками, а самые смелые даже перебрасывались бумажным шариком, перелетавшим от стола к столу. Господин Михаэли ничего не замечал, а может, и замечал, но ему было безразлично.

Мне тоже было безразлично: его усталые добрые глаза смотрели на меня, и он рассказывал свои сказки только мне.

49

И вновь в нашем маленьком дворе летними вечерами собираются соседи и друзья, угощаются чаем с пирогом, толкуют о политике и проблемах духовной жизни. Мала и Сташек Рудницкие, Хаим и Хана Торен, супруги Крохмаль, вновь открывшие в закутке на улице Геула свой магазинчик, где чинили поломанных кукол и устраняли проплешины у медвежат. Почти всегда присоединялись Церта и Яаков Абрамские, оба поседели после гибели их сына Иони, господин Абрамский сделался еще разговорчивей, а жена его – еще молчаливей. Иногда появлялись дедушка Александр и бабушка Шломит, папины родители, – как всегда, элегантные, окутанные одесской многозначительностью. Энергичный дедушка, случалось, опровергал слова своего сына неизменным “да что там…”, с некоторым пренебрежением взмахивая при этом рукой, однако ни разу не набрался он смелости в чем-либо противоречить бабушке. Бабушка оделяла меня влажными поцелуями, но тут же вытирала одной салфеткой свои губы, а другой – мои щеки, слегка морщила нос по поводу поданного мамой угощения либо по поводу салфеток, которые сложены совсем не так, как полагается, и всегда по поводу пиджака своего сына: она находила пиджак чересчур кричащим, свидетельствующим об ориентальной безвкусице.

– Ну в самом деле, это так дешево, Лёня! Где ты нашел эту тряпку? В Яффо? У арабов? – И, не удостоив маму взглядом, бабушка добавляла с грустью: – В самых убогих местечках, где о культуре знают лишь понаслышке, только там одеваются подобным образом!

Рассаживались вокруг черного столика на колесиках, который выкатывали во двор, и в один голос нахваливали прохладный вечерний ветерок. За чаем анализировали хитроумные ходы Сталина, настойчивость президента Трумэна, обменивались мнениями по поводу заката Британской империи или раздела Индии, а оттуда беседа перескакивала на политику молодого государства – и страсти тотчас накалялись. Сташек Рудницкий возвышал голос, а господин Абрамский, насмешливо разводя руками, возражал ему на высокопарном иврите. Сташек пламенно верил в кибуцы, в поселенческое движение и считал, что правительство должно именно туда направлять поток новых репатриантов – прямо с кораблей, хотят того новоприбывшие или нет, – ибо именно там изживут они раз и навсегда болезнь изгнанничества и комплекс преследования и там, в труде на полях и пашнях, народится новый еврей. Папу очень огорчало, что замашки большевистских диктаторов свойственны израильским профсоюзным деятелям, которые считают, что тот, у кого нет красной книжечки члена профсоюза, не имеет права на работу. Господин Густав Крохмаль осторожно утверждал, что Давид Бен-Гурион, несмотря на все свои недостатки, – герой нашего поколения: сама история подарила нам Бен-Гуриона в те дни, когда политики меньшего масштаба, возможно, испугались бы и упустили шанс провозгласить свое государство.

– Наша молодежь! – вскрикивал дедушка Александр громовым голосом. – Наша чудесная молодежь принесла нам победу, совершила чудо! Никакой не Бен-Гурион! Только молодежь! – Тут дедушка наклонялся ко мне и двумя-тремя рассеянными поглаживаниями словно воздавал должное молодежи, выигравшей войну.