Повесть о любви и тьме

Моя мама и я в эти зимние ночи были близки друг с другом, как Пер Гюнт и Осе.

…Я же
С ребенком Пером дома все да дома…
Ну, как же быть, как время скоротать?
С судьбой бороться разве нам под силу?
Да и глядеть в глаза ей тоже страшно…
И мы с сыночком сказками спасались —
Про принцев заколдованных, про троллей,
Про похищения невест… Но кто же
Подумал бы, что так засядут сказки
Те в голове его?

Часто теми вечерами мы с мамой играли в “Расскажи по очереди”: она начинала рассказ, а я продолжал, и снова мама подхватывала нить, и снова передавала ее мне. Папа возвращался обычно чуть раньше или сразу после полуночи, и, заслышав его шаги на улице, мы гасили свет, разбегались по своим постелям, как двое расшалившихся детей, и прикидывались, будто крепко спим. Засыпая, я слышал, как папа ходит по нашей тесной квартирке, как раздевается, открывает холодильник, чтобы выпить молока, как заходит в ванную, открывает кран, закрывает, спускает воду в унитазе, вновь открывает и закрывает кран, мурлычет под нос какую-то старую любовную песенку, вновь достает из холодильника молоко и отпивает несколько глотков, босиком прокрадывается в комнату, к разобранному на ночь двуспальному дивану, ложится, засыпает и спит как младенец всю ночь, до шести утра.

В шесть – раньше всех – папа вставал, брился, одевался, повязывал мамин фартук, выжимал для мамы и для меня апельсиновый сок, подогревал его, ставя стакан в горячую воду, и подавал каждому из нас в постель.

* * *

В одну из тогдашних ночей маму вновь настигла бессонница. Ей было не по себе в двуспальной кровати рядом с папой: он спал себе сладким сном, и его очки тоже спали рядом с ним на тумбочке. Мама не села в свое кресло у окна, не пошла и в нашу мрачную кухню, а босиком прошлепала в мою комнату, подняла одеяло, легла рядом со мной, обняла и стала целовать меня, пока я не проснулся. А когда я проснулся, спросила она, шепча мне прямо в ухо, не соглашусь ли я, чтобы мы немного пошептались друг с другом посреди ночи. Только мы вдвоем. И уж прости, что я тебя разбудила, но мне просто необходимо было с тобой пошептаться. И на сей раз в темноте я услышал в мамином голосе улыбку, настоящую улыбку, а не тень ее.

Когда Зевс узнал, что Прометею удалось украсть для людей искорку огня, который он, Зевс, скрыл от них, желая их наказать, взорвался старик ненавистью и гневом. Очень редко видели боги своего повелителя столь разбушевавшимся. День за днем метал он свои громы, и никто не осмеливался приблизиться к нему. И, кипя от гнева, решил старик обрушить на людей еще большее несчастье, замаскировав его под чудесный подарок. Повелел он Гефесту, богу-кузнецу, слепить, смешав землю с водой, женщину небывалой красоты. Богиня Афина научила эту вылепленную из земли женщину шить и ткать, нарядила ее в великолепные одежды. Богиня Афродита наделила ее очарованием, которое ослепляло мужчин и заставляло их трепетать от страсти. А Гермес, покровитель торговцев и воров, научил ее обманывать, похищать сердца и водить за нос. Звали эту красавицу Пандора – “всем одаренная”. Пандору мстительный Зевс подарил Эпитемею, глуповатому брату Прометея. Напрасно предупреждал Прометей своего брата, чтобы тот ничего не принимал от Зевса. Эпитемий увидел красавицу Пандору и кинулся к ней, а та еще и приданое принесла – целый ящик подарков от всех богов Олимпа. Однажды открыла Пандора крышку, и вырвались из ящика болезни, несчастья, одиночество, несправедливость, жестокость, смерть. Так пришли в этот мир страдания, которые мы видим вокруг. И если ты еще не уснул, то я хотела бы сказать тебе, что, по-моему, страдания были и до того. Страдали и Прометей, и Зевс, и сама Пандора, не говоря уже о простых людях вроде нас. Не из ящика Пандоры вылетели несчастья, а наоборот, ящик Пандоры придумали от избытка страданий. И открыли его тоже от избытка страданий…

Завтра после школы не хочешь сходить постричься? Погляди, как у тебя волосы отросли.

51

Иногда родители брали меня с собой, когда выходили “в город”, то есть на улицы Кинг Джордж или Бен-Иехуда, в одно из трех-четырех популярных кафе, которые, по всей видимости, напоминали кафе в городах Центральной Европы в промежутке между двумя войнами. В этих кафе для посетителей имелись подшивки ежедневных газет на иврите и других языках, широкий выбор журналов на нескольких языках. В воздухе под медными люстрами с хрустальными подвесками там витал дух иных миров – сдержанный нездешний шелест в голубовато-сером дыме сигарет.