Повесть о любви и тьме

– Нет, нет, братья мои и сестры. Пожалуйста, успокойтесь. Не криками и не насилием, а спокойно и с уважением – демократическим голосованием. Не жульничеством, свойственным этим “красным”, а честно и достойно. Как учил нас славный Зеэв Жаботинский, указавший нам путь. Мы не воюем с братьями нашими, не бунтуем против них, холодным презрением лишим мы их власти. Тех, кто торгует нашей землей. Обожателей Сталина. Разжиревших кибуцных чинуш. Всех наглых, высокомерных диктаторов большевистского профсоюза. Всех этих маленьких Ждановых вместе с их ворюгами. Долой! Не они ли каждый день произносят напыщенные слова о самоотверженном труде, об осушении болот? Вот и прекрасно. Мы отправим их трудиться. Они ведь забыли, что такое настоящий труд! Хорошо бы поглядеть, кто из них вообще в состоянии держать в руках мотыгу! Мы, братья и сестры, станем самыми великими осушителями болот: еще немного терпения – и мы раз и навсегда осушим болото грязной власти этих социалистов! Осушим раз и навсегда, братья мои и сестры! Осушим! Навсегда! Бесповоротно!

Толпа вышла из себя. И я вместе с ней. Будто все мы разом стали клеточками одного гигантского тела, извергающего гнев, кипящего от обиды и стремления к справедливости.

* * *

Тут-то для меня все и рухнуло. Пришел час изгнания из рая. Бегин заговорил о грядущей войне, о нарастающей и охватывающей весь Ближний Восток гонке вооружений. Бегин, как и все люди его поколения, без различия партийной принадлежности, называл оружие библейским словосочетанием, в котором главной частью было древнее ивритское слово заин, однако у нового поколения израильтян слово это означало мужской детородный орган. Старшее поколение этого не знало, оно не подозревало, что глагол “вооружаться” – литературное слово родом из Библии – в устах нового поколения означает “трахать”…

Пограничная линия проходила между молодыми уроженцами Эрец-Исраэль, которым к тому времени не было еще двадцати пяти, и теми, кто был старше и учил иврит по Священному Писанию. Папа мой с удовольствием позаимствовал из сленга словечки зифт и мезупат – производные от древнейшего, еще в Пятикнижии встречаемого слова зефет (смола) и означавшие на сленге “дело дрянь”. Только усвоил он это выражение тогда, когда молодежь почти перестала им пользоваться.

Господин Бегин отпил из стакана на трибуне, оглядел аудиторию, несколько раз покивал, словно соглашаясь с собственными словами, а может, горюя в связи с ситуацией, и продолжил. В голосе его звучали горечь, насмешка, издевка и обвинительные прокурорские ноты.

– Президент Эйзенхауэр трахает режим Насера!

(Он, конечно, имел в виду “вооружает”, но я-то слышал только привычное сленговое – “трахает”.)

– Булганин трахает Насера!

– Ги Молле и Антони Иден трахают Насера!

– Весь мир днем и ночью трахает наших врагов – арабов!

Пауза. Голос оратора исполнен презрения:

– А кто трахает правительство Бен-Гуриона?

Гробовое молчание в зале. Но господин Бегин ничего не почувствовал. Он возвысил голос и победно провозгласил:

– Если бы я сейчас был главой правительства – все, все трахали бы нас! Все-все!

Несколько слабеньких, неуверенных хлопков раздались там и сям – в рядах пожилых слушателей, уроженцев Европы. Но вся публика, исключая первые ряды, явно колебалась. Не веря собственным ушам, пребывая в легком шоке. В этой неловкой тишине только один мальчик, лет двенадцати, – мальчик, увлеченный политикой по самую макушку, в белой рубашке и ботинках, начищенных до блеска, этот мальчик больше не мог сдерживаться и захохотал.

Мальчик изо всех сил старался подавить смех, он готов был под землю провалиться от стыда, но истерический смех лишь усиливался, это был смех с повизгиваниями, с похрюкиваньями, он разносился по всему залу.

Со всех сторон вонзались в этого мальчика взгляды, полные удивления, потрясения, ужаса. Люди шикали на него, тыкали в него пальцами. Стыд! Стыд и позор! Уважаемые всеми граждане вскакивали и выговаривали ошеломленному дедушке Александру. И только в задних рядах анархистский смешок в открытую отозвался на его смех. Смешок прозвучал в одном углу зала, а потом в другом, а следом еще, и еще, и еще. Но все это происходило где-то на периферии зала. А в самом центре все нарастал потоп смеха, рвущегося из мальчика, набирал силу, затопил весь центр, где сидели уважаемые ветераны “Бейтара”, видные деятели партии Бегина, – словом, личности сплошь значительные.

Человек на сцене, заметив неладное, прервался и терпеливо, с доброжелательной улыбкой дожидался, пока побагровевший, рассвирепевший дедушка Александр, чей мир рухнул в одно мгновение, не ухватит мальчика за ухо и не поволочет через весь зал, мимо уважаемых граждан. На глазах у публики, истинных патриотов, дедушка, рыча от отчаяния, тащил мальчика за ухо (возможно, именно так в свое время волокла самого дедушку грозная бабушка Шломит после того, как, обручившись с ней, дедушка на корабле в Америку влюбился в совершенно постороннюю женщину).