Повесть о любви и тьме

Раз в десять дней я выходил на дежурство, патрулировал вдоль забора, окружавшего кибуц, – линия иордано-израильского перемирия проходила в каких-то пяти километрах от нас, в Латруне. Каждый час я тайком – в нарушение всех инструкций – пробирался в пустой барак-клуб, чтобы послушать новости. Сознание правоты своего дела и героический настрой общества, живущего в осаде, выливались в пафосно-воинственную риторику. Никто не говорил “палестинцы”, исключительно “террористы”, “федаины”, “враг”, “кровожадные арабские беженцы”.

В одну из зимних ночей выпало мне нести службу вместе с Эфраимом. В высоких ботинках, потертых куртках, в колючих шерстяных шапках мы с ним месили грязь вдоль забора, позади складов и молочной фермы. Резкий запах забродивших апельсиновых корок, предназначенных для силоса, смешивался с другими деревенскими запахами – коровьего навоза, мокрой соломы, – с легким паром, выбивающимся из овечьего загона, с пылью и пухом из птичника…

Я спросил, доводилось ли Эфраиму – во время Войны за независимость или в период арабских беспорядков в тридцатые годы – стрелять в этих убийц и убил ли он кого-то.

В темноте я не мог видеть его лица, но в голосе его прозвучала злая ирония, грустный сарказм.

– Убийцы? А чего ты ждешь от них? С их точки зрения, мы – пришельцы из космоса, которые приземлились, вторглись в их земли и отобрали немалую их часть. И, обещая осыпать их всяческими благодеяниями, излечить их от стригущего лишая и от трахомы, избавить от отсталости, неграмотности, мы исподволь загребли себе еще немало их земель. А ты как думал? Что они будут нам благодарны за это? Что встретят нас бубнами и тимпанами? Что с великим почтением вручат нам ключи от этой земли лишь потому, что наши праотцы когда-то жили здесь? Неудивительно, что они взялись за оружие. А теперь, когда мы нанесли им поражение и сотни тысяч из них живут в лагерях беженцев, – что теперь? Ты, может, ждешь от них, что возрадуются они вместе с нами?

Я был потрясен. Хоть я значительно отдалился от риторики движения Херут и семейства Клаузнеров, я все еще был конформистским продуктом сионизма. Эти ночные речи Эфраима меня напугали и рассердили, в те дни подобные мысли выглядели едва ли не предательством. От изумления и растерянности я выстрелил в Эфраима ядовитым вопросом:

– Если это так, то почему же ты топчешься здесь с оружием в руках? Почему бы тебе не покинуть Эрец-Исраэль? Либо возьми свое оружие и перейди на их сторону…

В темноте я услышал его грустную улыбку:

– На их сторону? На их стороне меня не ждут. Нигде в мире меня не ждут. В том-то все дело. Во всех странах хватает подобных мне. И только потому я здесь. Только потому я держу оружие в руках – чтобы меня не изгнали. Но убийцами арабов, лишившихся своих деревень, я называть не стану. Во всяком случае, не стану употреблять это слово по отношению к ним с такой легкостью. К нацистам – да. К Сталину – да. И ко всем, кто грабит не принадлежащие им земли.

– Но из твоих слов следует, что и мы здесь грабим земли, нам не принадлежащие? Но разве мы не жили здесь еще две тысячи лет тому назад? Разве не изгнали нас отсюда силой?

– Значит, так, – сказал Эфраим, – это очень просто: если не здесь, то где же она, наша земля, земля еврейского народа? В пучине морской? На луне? Или только еврейскому народу из всех народов мира не полагается даже маленького клочка родины?

– А что же мы отобрали у них?

– Ну, ты, вероятно, забыл, что они попытались в сорок восьмом всех нас уничтожить? Была война, и они, по сути, поставили вопрос так: или мы – или они. И мы победили и отобрали у них землю. Гордиться тут нечем! Но если бы они победили нас в сорок восьмом, то поводов для гордости было бы еще меньше: они бы не оставили в живых ни одного еврея. Посмотри, на их территории нет ни одного еврея. В этом все дело – поскольку в сорок восьмом мы отобрали у них то, что отобрали, то теперь и мы кое-чем обладаем. И поскольку у нас уже есть земля, то впредь нам нельзя отбирать у них еще. С этим покончено. В этом и разница между мной и твоим господином Бегиным: если в один прекрасный день мы отберем у арабов еще и еще, уже обладая землей, то это будет большой грех.

– А если сейчас тут объявятся федаины?

– Если объявятся, – вздохнул Эфраим, – то нам придется плюхнуться в грязь и стрелять. И мы очень-очень постараемся стрелять лучше и быстрее них. Но не потому что они – народ-убийца, а потому что и мы вправе иметь свою землю. Не только они. Я теперь из-за тебя чувствую себя чуть ли не Бен-Гурионом. Если позволишь, я сейчас зайду на ферму и выкурю сигарету, а ты уж тут смотри в оба.

53