Повесть о любви и тьме

Он обладал серебристой гривой пророка, седые волосы амфитеатром вздымались вокруг лысины. Под огромным лбом кустились необычайно густые седые брови, а под ними сверлили мир серо-голубые, видящие все насквозь, маленькие глазки. Взгляд их был остер как бритва. Нос широкий, мясистый, бесстыдно чувственный – нос еврея с антисемитской карикатуры. А вот губы тонкие, в ниточку, запавшие, зато челюсть, как мне показалось, вызывающе выдавалась вперед, словно кулак. Кожа на лице красная и шершавая, будто и не кожа вовсе, а голое мясо. Короткая шея насажена на широкие плотные плечи. Массивная грудь. В распахнутом вороте рубашки курчавились темные волосы. Живот – огромный, без стеснения выпяченный вперед – напоминал горб кита и казался монолитным, словно то был бетон, а не скопление жира. И все это великолепие, к моему потрясению, подпиралось двумя коротенькими ножками, о которых, если не бояться святотатства, следовало сказать – смехотворные.

Я изо всех сил старался не дышать. В тот момент я наверняка страстно завидовал Грегору Замзе из повести Франца Кафки, который обратился в насекомое. Кровь застыла у меня в жилах.

Первые слова, взорвавшие тишину, были произнесены высоким, пронзительным, с металлическими нотками голосом, тем самым голосом, который в те годы мы ежедневно слышали по радио. Даже во сне мы слышали его. Всемогущий бросил на меня сердитый взгляд и произнес:

– Ну! И что ты торчишь столбом? Сядь уже!

В мгновение ока осел я на стул перед письменным столом. На самый краешек стула. Откинуться на спинку – об этом и мысли не было.

Молчание. Отец нации продолжал расхаживать по комнате, шажки маленькие, но быстрые и решительные – так лев мечется по клетке.

Спустя половину вечности он вдруг воскликнул:

– Спиноза!

И снова замолчал. Отошел к окну. Резко повернулся и рубанул:

– Читал Спинозу? Читал. Но наверняка не понял? Немногие понимают Спинозу. Весьма немногие.

И тут он, не прекращая семенить от окна к двери и обратно, разразился лекцией об учении Спинозы. В какой-то момент в двери возник просвет и секретарь неслышно и почти невидимо просунул голову в кабинет. Он попытался что-то сказать, но на него тотчас громоподобно рыкнули:

– Ступай отсюда! Вон! Не мешай! Не видишь, что я веду интересную беседу, каких у меня уже давно не случалось?! Вон!

Бедняга исчез.

Что до меня, то я так и не проронил ни единого слова. Ни звука.

А Бен-Гурион наслаждался своей лекцией о Спинозе до семи утра. И потом еще немного.

И вдруг оборвал себя на полуслове. Остановился прямо за моей спиной. Онемевшим от ужаса затылком я ощущал его дыхание. Но обернуться не осмеливался. Я окаменел. Колени мои были плотно стиснуты. Спина напряжена. Без малейшего намека на вопросительную интонацию Бен-Гурион оглушил меня:

– Ты не завтракал!

Ответа он не дождался. Я не издал ни звука.

Бен-Гурион метнулся за свой стол и исчез за ним. Погрузился, словно огромный камень в глубины вод. Даже верхушка его серебряной гривы была не видна.

Но спустя мгновение он вынырнул: в одной руке два стакана, в другой – бутылка “Миц-Паз”[58]. Решительно налил себе полный стакан. Затем налил мне:

– Пей!

Я выпил. Залпом. До капли. Бен-Гурион сделал несколько больших шумных глотков, будто томимый жаждой крестьянин, и вернулся к лекции:

– Что касается Спинозы, то, без тени сомнения, суть его учения укладывается в краткую формулу: человек всегда должен сохранять хладнокровие! Никогда не терять спокойствия! Все остальное – лишь хитроумные комментарии и толкования. Душевное согласие, примирение с судьбой, принятие добра и зла. Остальное – дешевка!

Тут уж я не смог больше выносить посягательств на честь Спинозы. Нельзя было и дальше молчать, без того чтобы не предать дорогого мне мыслителя. Собрал я все свои душевные силы, поморгал и каким-то чудом сумел открыть рот и даже проверещать тоненьким голоском:

– Хладнокровие и спокойствие и вправду важны для Спинозы, но не совсем правильно будет утверждать, будто в этом суть его учения. Потому что…

И тут низверглись на меня огнь и сера, потоки кипящей лавы:

– Всю свою жизнь я – последователь Спинозы! С ранней юности я – последователь Спинозы! Хладнокровие! Душевная гармония! Это самая суть сути всех идей Спинозы! Самая их сердцевина! В добре и во зле, в несчастье и в триумфе – никогда не должен человек терять душевной гармонии. Никогда!

Два крепких кулака старого лесоруба ударили в стеклянную столешницу с такой силой, что наши стаканы жалобно звякнули.

А Бен-Гурион, раздувая ноздри, обрушился на меня:

– Никогда не должен человек терять самообладания! Никогда! И если ты этого не понимаешь – недостоин ты называться последователем Спинозы!

И тут он разом остыл.