Повесть о любви и тьме

В те вечера, когда папа уходил из дому, он всегда возвращался, как обещал, незадолго до полуночи. Я слышал, как он раздевается, как готовит себе чай, как потом, сидя в кухне, напевает тихонько, макает печенье в сладкий чай. Затем он принимал холодный душ (для горячей воды надо было заранее, за три четверти часа, протопить котел дровами). После душа он на цыпочках прокрадывался в мою комнату: проверял меня, поправлял одеяло. Только потом – также на цыпочках – проскальзывал он в их комнату. Иногда я слышал приглушенные голоса. А иногда царила там полнейшая тишина, как если бы не было в той комнате ни единой живой души.

Папа считал, что причина маминой бессонницы – его присутствие в их общей постели. Несколько раз он настоял на том, чтобы мама легла на раскладном их диване, а сам устраивался в кресле. Папа убеждал маму, что ему вполне удобно в кресле, ему ведь вообще все равно, где спать, он мгновенно засыпает, где его ни положи, да хоть на раскаленной сковородке. Более того, спаться ему станет даже слаще, если он будет знать, что маме удалось заснуть.

* * *

Однажды, незадолго до полуночи, тихо отворилась дверь моей комнаты и тень отца упала на пол. Как обычно, я притворялся спящим. Вместо того чтобы, как обычно, поправить одеяло, он приподнял его и лег рядом со мною. Как в ту ночь, 29 ноября 1947 года, когда ООН приняла решение о разделе Палестины, проголосовав за создание Еврейского государства. Жуткий страх охватил меня, я скорчился, чтобы он не увидел, что со мной творится, ведь если он такое заметит, я умру прямо на месте. Я так перепугался, что папа застукает меня за этим “безобразием”, что далеко не сразу сообразил, что это вовсе не папа. Она укрыла нас обоих с головой, обняла меня сзади и прошептала мне в затылок:

– Спи.

А утром ее уже не было. На следующую ночь она вновь пришла спать в мою комнату, но на этот раз прихватила один из двух матрасов с дивана, который положила подле кровати. На следующую ночь, изо всех сил подражая решительным манерам папы, стараясь быть настойчивым и логичным, я уговорил ее, чтобы она спала на кровати, а я на полу.

Все это походило на игру в “музыкальные стулья”. Только мы ее усовершенствовали, превратили в “музыкальные постели”. Часть первая, нормальное состояние: мои родители вдвоем в своей двуспальной постели, а я сплю в своей кровати. В следующей части мама в кресле, папа – на диване, а я – без перемен – в своей кровати. В третьей части мама и я уже проводим ночь в моей односпальной кровати, а папа спит один на двуспальном ложе. Часть четвертая: у папы все без изменений, я снова сплю один в своей постели, а мама – на матрасе – у моих ног. Затем мы с ней меняемся местами: она – наверх, а я – вниз; папа без изменений. Но на этом все не кончается. Ибо спустя несколько ночей, когда я спал на матрасе в своей комнате у маминых ног, меня разбудили странные звуки – вроде как кашель, но в то же время и не кашель. Потом мама затихла, и я снова заснул. И через две ночи я опять проснулся от странного маминого кашля. В ту ночь я поднялся – глаза закрыты; как лунатик, пересек я коридор и улегся рядом с папой на разложенном диване. Так происходило и в следующие ночи.

Почти до самых своих последних дней спала мама в моей постели, а я спал с папой. Спустя несколько дней в ее новую спальню мы переместили склянки с лекарствами, коробочки с успокоительными пилюлями, таблетки от головной боли, снотворное.

Никто не сказал ни слова о новом порядке. Словно все само собой разумелось.

В предпоследнюю неделю мама вернулась в свое кресло у окна, только кресло было перенесено в мою комнату, ставшую теперь маминой.

Даже когда все закончилось, я не вернулся в эту комнату. Я хотел быть с папой. А когда все же вернулся к себе, то не мог там заснуть, мне казалось, что мама по-прежнему тут. Улыбается без улыбки. Кашляет, но это не кашель. А может, она оставила мне в наследство бессонницу, преследовавшую ее до самого конца, и отныне бессонница станет преследовать меня. Та ночь, когда я снова лег в свою постель, была такая жуткая, что в последующие ночи папа притаскивал ко мне матрас и мы спали в комнате вдвоем. Так продолжалось пару недель. После чего папа возвратился на свой диван. А мама и ее бессонница ушли за ним.

Словно огромный водоворот затянул нас всех троих, швыряя из стороны в сторону, сближая нас и удаляя друг от друга, вознося и низвергая, крутя и сотрясая, пока в конце концов не выбросил на берег. На чужой берег. И от безмерной усталости каждый из нас примирился с новым своим местом. Не только на лицах мамы и папы, но и у себя под глазами обнаружил я, глядя в зеркало, темные круги.