Повесть о любви и тьме

Той осенью мы были так тесно связаны друг с другом, как бывают связаны трое осужденных в одной камере. И вместе с тем каждый был сам по себе. Что могли он и она знать о мерзости моих ночей? О жестокой уродливости тела? Откуда моим родителям знать, что вновь и вновь проклинал я себя, сцепив зубы, сгорая от стыда: “Если не прекратишь, если и этой ночью не уймешься, то придется проглотить все мамины таблетки, и тогда уж точно остановишься”.

Ничего такого родители и представить себе не могли. Тысяча световых лет лежала между нами. Нет, не световых лет. Тысяча лет тьмы.

Но что я знал об их страданиях?

А они друг о друге? Что знал мой отец о ее горе? Что понимала моя мама в его страданиях?

Тысяча лет тьмы пролегла меж ними. Даже тогда, в роще Тель-Арза субботним утром, когда мама сидела, привалившись к стволу дерева, а мы с папой пристроили головы на ее коленях и мама гладила нас, – даже в ту минуту, самую дорогую минуту всего моего детства, тысячи лет тьмы разделяли нас.

55

В томике Зеэва Жаботинского после его собственных стихов были напечатаны его переводы из мировой поэзии: “Ворон” и “Аннабель Ли” Эдгара Аллана По, “Принцесса Греза” Эдмона Ростана и “Осенняя песня” Поля Верлена, от которой щемило сердце.

Очень скоро я выучил все их наизусть и расхаживал, опьяненный романтическими страданиями, поэтической тоской и прекрасной печалью. Рядом с воинственными рифмованными строками, которые я сочинял и записывал в роскошной черной тетради, подарке дяди Иосефа, появились строки, где в избытке бушевали живописные бури, накатывали морские штормы. А еще там были стихи о любви – пусть я и понятия не имел, что за штука такая, любовь. Впрочем, нет, понятие я имел – из вестернов, где в финале красотка доставалась в качестве награды тому, кто убил больше всего индейцев, и из замогильных обетов, что дают друг дружке Аннабель и ее возлюбленный в стихах Эдгара По. Правда, эти две стороны любви как-то не стыковались у меня в голове. Но во много раз труднее было состыковать вестерны и Эдгара По с набором трубы-влагалище-яйцеклетка, о котором толковала нам медсестра в школе. И поэтические страдания – с моими ночными страданиями, что нещадно изводили меня так, что я готов был умереть, лишь бы в следующую ночь снова не терзали меня похотливые ведьмы. Каждый вечер забирался я в постель с решительным намерением изничтожить их, но каждую ночь эти коварные шахерезады разворачивали передо мной столь разнузданные сюжеты, что днем я с нетерпением ждал, когда можно будет снова лечь спать. Иногда, не в силах дождаться ночи, я запирался в вонючем туалете во дворе школы “Тахкемони” или в нашей ванной комнате и выскакивал оттуда через две-три минуты – жалкий и ничтожный.

Женская любовь и все, что с ней связано, представлялось мне сущим несчастьем, страшной ловушкой, из которой, раз в нее угодив, уже никогда не выберешься. Сначала тебя, витающего в мечтах, увлекут в волшебный хрустальный дворец, а в финале ты проснешься по горло в омерзительных помоях.

И я спасался бегством в крепость здравого смысла – бежал к книгам о тайнах, приключениях и войнах: Жюль Верн, Карл Май, Фенимор Купер, Майн Рид, Конан Дойл, “Три мушкетера”, “Капитан Гаттерас”, “Дочь Монтесумы”, “Огнем и мечом”, “Остров сокровищ”, “Двадцать тысяч лье под водой”, “Таинственный остров”, “Граф Монте-Кристо”, “Последний из могикан”, “Дети капитана Гранта”… Дебри Черной Африки, гренадеры и индейцы, преступники и всадники, угонщики скота, воры и ковбои, пираты, острова и архипелаги, толпы кровожадных туземцев с перьями на головах, в боевой раскраске и с боевым кличем, от которого стынет кровь, колдуны, рыцари, драконы, сарацины с кривыми саблями, чудовища, чародеи, короли и мошенники, призраки, легкомысленные гуляки и бездельники… А главное – подростки, маленькие и жалкие, которых ждет возвышение после того, как удастся им победить своих обидчиков. Я хотел походить на них. А еще я хотел уметь писать так, как те, кто написал о них. Возможно, до сих пор не уловил я разницы между “писать” и “победить”…

* * *

“Михаил Строгов” Жюля Верна произвел на меня такое впечатление, что оно не покинуло меня и поныне. Русский царь посылает Строгова с секретной миссией: он должен передать судьбоносное сообщение русским воинам, осаждаемым врагами где-то в Сибири. По пути посланцу предстоит пересечь места, находящиеся под властью татар. Михаила Строгова хватает татарская стража и тащит к великому хану, тот велит ослепить его раскаленным мечом. И хоть царское послание Строгов заучил наизусть, но как же ему, слепому, добраться до Сибири? Но и ослепнув, он продолжает двигаться на восток. И вот в самый решительный момент читателю вдруг открывается, что Строгов вовсе не до конца ослеп, ибо жар раскаленного меча остудили слезы! Потому что в ту минуту Строгов думал о любимой семье, которую он уже никогда не увидит, от этой мысли глаза его наполнились слезами, которые и спасли ему зрение. И его судьбоносная миссия завершилась успешно и способствовала победе над врагом…