Повесть о любви и тьме

В ту среду уроки кончались в час дня. Я попросил разрешения, и меня освободили от двухчасовой обязательной работы после уроков (я трудился на птицеферме). Тем не менее из класса я помчался, чтобы переодеться в мою пропыленную рабочую одежду, обуться в свои тяжелые рабочие ботинки, после чего добежал до гаража, достал рукоятку, припрятанную под сиденьем, завел трактор и, лихо руля, подлетел в облаке пыли к остановке автобуса всего лишь на две минуты позже, чем прибыл тель-авивский автобус. Папа, которого я не видел почти год, уже стоял там, заслонив ладонью глаза от солнца и напряженно ожидая, откуда придет к нему помощь. Одет он был, к величайшему моему удивлению, в брюки цвета хаки, голубую рубашку с короткими рукавами, на голове панама, которую в кибуце называли “дурацким колпаком”, а всяких там галстуков и пиджаков не было и в помине. Издали он почти походил на одного из наших “стариков”. Конечно, его одежда имела особый смысл – своего рода жест доброй воли по отношению к цивилизации, к которой он хоть и относится с уважением, но ее принципы ему чужды. В одной руке он держал потрепанный портфель, а в другой носовой платок, которым вытирал лоб. Я затормозил чуть ли не у самого его носа, наклонился к нему в своей темно-голубой пропыленной одежде кибуцника – одна рука на руле, другая по-хозяйски на крыле трактора – и сказал:

– Шалом!

Он поднял на меня глаза перепуганного ребенка, увеличенные линзами очков, и торопливо пробормотал ответное приветствие. И только спустя мгновение вымолвил:

– Это ты?

И еще через секунду:

– Ты так вырос. Окреп.

И, наконец, он полностью пришел в себя:

– Позволь заметить тебе, что это некоторая неосторожность с твоей стороны – подобное лихачество. Еще чуть-чуть – и ты мог меня задавить.

В кибуце я попросил его подождать меня в тени, а сам вернул трактор под навес, поскольку его роль в этом спектакле уже была сыграна, после чего повел отца в кибуцную столовую. Там мы оба вдруг обнаружили, что я теперь такого же роста, что и он, и оба вдруг ощутили неловкость, и папа, конечно, пошутил на сей счет. Он с любопытством пощупал мои мышцы, словно решая, стоит ли ему мне позавидовать, и пошутил по поводу моей загорелой кожи, сравнив ее со своей:

– Негритенок Самбо! (Книжку про африканского мальчика я читал в детстве.) Ну прямо йеменский еврей!

В столовой уже убрали большинство столов, остался один, длинный, я взял отцу курицу с отварной морковью и картошкой, а также куриный бульон с хлопьями. Он ел очень осторожно, придерживаясь всех правил поведения за столом, не замечая моей нарочитой манеры есть по-крестьянски шумно. За чаем, который мы пили из пластмассовых чашек, папа завязал вежливую беседу с Цви Бутником, одним из основателей кибуца Хулда, сидевшим за нашим столом. Папа очень старался не касаться тем, которые могли бы вызвать идеологические разногласия. Он поинтересовался, из какой страны прибыл его собеседник, и когда Цви ответил, что родом он из Румынии, папа обрадовался и заговорил с ним по-румынски, но Цви почему-то не совсем понял его. Затем папа переключился на пейзажи Иудейской низменности, на пророчицу Хулду, на врата Хулды, которые были некогда в иерусалимском Храме, – все затронутые темы были, по его мнению, выше всяких споров и разногласий. Но перед тем, как расстались мы с Цви, папа не сумел удержаться и спросил, довольны ли здесь его сыном? Сумел ли он здесь прижиться?

Цви Бутник, не имевший ни малейшего понятия о том, как я сумел прижиться в Хулде, сказал:

– Что за вопрос? Отлично!

И папа обрадовался:

– Вот за это я и вправду бесконечно благодарен всем вам.

Когда же мы вышли из столовой, папа сказал:

– Я передал его в ваши руки в довольно запущенном виде, но теперь, похоже, он в неплохом состоянии.

* * *

Я потащил его осматривать кибуц. Даже не спросил, не хочет ли он отдохнуть. Не предложил принять прохладный душ и сходить в туалет. Показывая наши владения, я, как старшина-сверхсрочник на военной базе для новобранцев, протащил моего бедного папу – красного, обливающегося потом, беспрерывно вытирающегося носовым платком – от загона для мелкого скота до птичника и молочно-товарной фермы, а оттуда – в столярную и слесарную мастерские, на склад, расположенный на вершине холма, где хранились маслины… И все это время я безостановочно читал лекцию о принципах кибуца, об экономике сельского хозяйства. О преимуществах социализма, о вкладе кибуца в военные победы Израиля. Я не сделал ему ни единой поблажки. Меня снедал дидактический мстительный огонь, и это было сильнее меня. Не дал ему произнести ни слова. Отметал любые его попытки задать хотя бы один вопрос: я говорил, говорил, говорил…