Повесть о Предславе

– Тебе ведь, государыня, скоро рожать. Берегла бы себя, не плакала. Любая боль душевная на чадах отражается, по себе знаю. Выкидыши у меня бывали.

Маленькая полная пани Малгожата понемногу отвлекла Предславу от тяжёлых мыслей. Но осталась и не скоро утихла в душе молодой княгини скорбь по угасшей молодой жизни.

Отпевали Гражину в церкви Святого Йиржи. Понурив головы, стояли возле гроба, украшенного цветами и лентами, ясновельможные паны и их жёны, стояли простые горожане, монахи-бенедиктинцы в долгих сутанах, стояли родичи и слуги покойной. Жалобно причитали плакальщицы, звучали сухие, мёртвые слова молитвы на латыни.

Ребёнок Гражины тоже не выжил, умер от горячки, и Предслава, стоя на хорах рядом с Рыжим, который привычно трясся всем телом, вдруг вспомнила, что хотела усопшая пани назвать сына Конрадом.

«Если у меня родится сын, назову, как она желала назвать своего. Пусть будет Конрад. А ежели дочь? Гражиной и назову. Чтобы память осталась о бедной подруге моей!»

Разволновалась княгиня, всплакнула, утираясь платочком. Она не слушала слов молитвы, только видела перед собой скульптуру Скорбящей Богоматери на противоположной стене собора, видела и вдруг ощущала ужас, страх некий за не родившихся ещё детей своих. Откуда-то из глубин памяти выплыли чёрные, как южная непроглядная ночь, глаза Володаря.

«Ворог, ворог лютый! Здесь он, верно. Всё рыщет вокруг меня волком, сожидает добычи кровавой!»

Страх схлынул так же внезапно, как и появился. Поклялась Предслава сама себе: «Николи, волк хищный, не упиваться тебе кровью в доме моём!»

Почему-то овладела ей уверенность, что непременно управится, осилит она взявшего невиданную для себя высоту Володаря.

«Что с того, что воеводствует нынче? Дай срок, всплывут на свет божий делишки его воровские!»

Володарь появился перед ней уже после, на возвратном пути из церкви. Поклонился, приложил руку к сердцу, вымолвил хриплым глухим голосом:

– Скорблю с тобою вместе, госпожа! Добрая была пани Гражина.

Не сказал вроде бы ничего, а жутковато стало на душе.

Холодно кивнула ему Предслава и прошла вперёд, не оглядываясь. Не увидела она, как тихо беседует Володарь с её мужем.

…В месяце червене, когда краснеют в садах вишни, буйной зеленью шелестят дубы и буки в богемских лесах, а солнце уже поворачивает на зиму, когда язычники жгут в Судетах и Татрах купальские костры и девушки покрывают венками из жёлтых одуванчиков головы, разрешилась Предслава от бремени первенцем.

Тяжело было, больно, маленький Конрад никак не хотел покидать материнской утробы. Всё ж таки опытные повивальные бабки своё дело знали. Благополучно окончились первые княгинины роды, лежала она, ослабевшая, бледная, на постели, смотрела в то же забранное зелёным стеклом окно, радовалась, что стала матерью. Малыш тихо спал, вдоволь насосавшись материнского молока (кормить решила сама, благо молока было вдоволь). Глядя на крохотный розовый ротик младенчика, Предслава умильно улыбалась. Карие глазки напоминали ей о Матее Хорвате. Где он теперь? Давно, с зимы не видела его Предслава. Лишь единожды передал медник через монаха, что куёт врата для церкви Богородицы на Сазаве. Надо будет снова съездить в монастырь, помолиться, поблагодарить Всевышнего за то, что позволил ей насладиться простым нехитрым счастьем – стать матерью.

Всякие тревожные мысли в эти часы отступали, думалось и мечталось лишь о добром. Вот есть у неё сын, есть ради чего жить, ради чего бороться за своё возвышение.

В горницах было тихо, тепло и спокойно. Блаженная улыбка не сходила с уст молодой княгини.

Глава 43

Рыжий ходил по горнице, в нетерпении размахивал руками, косился на Предславу своим единственным мутно-зелёным глазом, тряс долгой бородой, которая едва не доходила ему до пупа, убеждал, настаивал:

– Надо крестить ребёнка по латинскому обряду. Я совсем не против, пусть в Чехии останутся монастыри, в которых ведётся служба на славянском языке. Я не притесняю тех, кто следует традиции, положенной святым Мефодием. Но мы живём не на Руси. Рядом – немцы, и я должен считаться с ними. Слишком грозен император Генрих, слишком опасен для нашей маленькой страны. Я предпочитаю жить с ним в мире. В конце концов, так ли важно, на латыни или на славянском языке будут произносить над нашим сыном молитвы? Будут ли обливать его водой или погружать в купель? Я не понимаю твоего упрямства, София!

– Не хочу, чтобы моего Конрада воспитывали католические попы и прелаты. Отцы и деды мои не приняли веры Рима, твои же допустили в свою землю немецких епископов и монахов и горько поплатились за это, претерпев многие беды, – возразила мужу княгиня.

Облачённая в белое с зелёными цветами платье ипрского[196] сукна, она сидела в мягком глубоком кресле и наблюдала за тем, как Рыжий начинает гневаться.