Повести л-ских писателей

Она присела на табуретку возле неудобного круглого столика без скатерти, с той же стороны, где всегда садилась в феврале, – спиной к узорным обоям; под чёрно-белой фотографией каких-то давно умерших людей; лицом к плите с огромной вытяжкой. По обе стороны плиты висели всё те же шкафы, когда-то явно лакированные под янтарь, но сильно потемневшие от времени. У одного шкафа по-прежнему не было правой дверцы. В бездверной половине стояли специи, кофейные фильтры и папины книги.

Ещё в ванной, споласкивая руки, Алина шёпотом напомнила себе, что на кухне будут папины книги. Она решила не плакать, когда их увидит, и теперь у неё, в целом, получилось. Глаза почти не намокли. Помогло то, что на кухне всё-таки нашлась одна радикальная перемена: пустые коробки разной степени заляпанности. Из-под каких-то блюд с доставкой. Они громоздились у раковины. Наверное, это из-за них воняло не только марихуаной. Воняло ещё чем-то рыбным, пряным, кислым и жирным. Как будто суши-бар совместили с рестораном «Тадж-Махал» и шавермой. В феврале, естественно, ничего похожего не было. Папа никогда не заказывал доставку. Тем более такую.

Или заказывал?

Алина всю жизнь, то есть лет с тринадцати, исходила из того, что знает его как облупленного и видит насквозь. Но за последние сутки как-то много всего навыяснялось и ничего при этом не прояснилось. Может, папа и на суши подсел? Суши с тикка-масалой под майонезом. Конечно, это не папин заказ – коробки свежие. Но, собственно, дело и не в том, кто заказал именно эту доставку. Дело совсем в другом.

Ей представилось, как папа хихикает, живой. Хихикает и восклицает: «От феминизма до тикка-масалы один шаг!» Чего-нибудь такое он бы выдал. Шуточку с подсмыслом и майндфаком.

Алина зажмурилась. Было трудно не выпускать слёзы наружу, но она старалась. Она знала, что это тупая установка; знала, что имеет полное право реветь прямо здесь и прямо сейчас, но ничего не могла с собой поделать; не могла отмахнуться от мысли, что и без того уже действует на нервы финке по имени Тайна, а также хозяйке по имени A. Domontovitš в голубом наряде, которая, кстати, сама так и не представилась.

Финка Тайна тем временем громко спустила воду в унитазе. Хозяйка A. Domontovitš подняла на кого-то голос:

– …Или что ещё вам прикажете объяснить?! – донеслось из-за двери на другом конце квартиры.

Алина вздрогнула, открыла глаза и поспешно вытерла слёзы. Невольно взглянула на руку. Слёзы не оставили на руке чёрных разводов. Естественно. Когда ничего не красишь, слёзы не пачкаются.

Хозяйка проорала что-то ещё. Теперь было непонятно. Кажется, потому что по-французски. Алина прислушалась, ожидая ответа. Вроде бы хозяйке отвечал мужской голос. Отвечал слишком тихо. Невозможно было даже разобрать, на каком языке.

Финка Тайна вышла из ванной и показалась на кухне.

– Кофе! – сказала она, улыбаясь. – Я достану чашки. – Она подошла к шкафу справа от плиты. Мельком, без интереса взглянула на книги. Открыла дверцу слева. – Ты будешь кофе?

Алина подумала: какая вымученная у финки улыбка.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Меня подташнивает от кофе.

Рука Тайны, потянувшаяся было за чашкой, резко опустилась.

– От запаха тоже? – спросила Тайна, оглянувшись на Алину.

Алина подумала: какой ледяной взгляд. Несмотря на круглые очки и растрёпанные волосы.

– Нет-нет-нет! – Сама того не желая, она засмеялась дурным, совершенно лишним смехом в худших папиных традициях. – Только при внутреннем употреблении…

Финка поколебалась у распахнутого шкафа. Наверное, ради приличия. Потом она всё же достала кружку и налила себе кофе из фильтровой кофеварки на подоконнике. Поставила кружку с кофе на стол. Села на папину табуретку напротив Алины.

– Ты встречалась раньше? – спросила она. – С этой знакомой твоего отца? Я прослушала, как её зовут… – договорила она смущённым шёпотом.

Алина подумала: надо же. Как хорошо эта Тайна всё-таки говорит по-русски. Почти не слышно, что финка.

– Нет, – прошептала Алина. – Она вечно в отъезде. Папа здесь поэтому и жил. Правда, у меня впечатление, что я её видела где-то. Не могу вспомнить где.

– У меня тоже, – шепнула финка. – Такое впечатление.

Она сделала глоток из кружки. Кружка была неброская, серая. Скандинавская. Алина снова прислушалась к разговору в недрах квартиры. Хозяйка больше не орала, но продолжала говорить на повышенных тонах. Если б только не по-французски, всё было бы понятно. Тихий мужской голос больше не отвечал. Ну, или отвечал совсем уж робко. Зато появился третий голос, женский, уверенный, негодующий:

– …Не даёт вам права… – говорил этот голос по-русски. – …Ни у кого из нас нет и не может быть подобного права!..В нашем положении… впутывать ваши личные пристрастия и обиды…

Потом новая женщина заговорила тише. Много секунд было не разобрать даже отдельные фразы. Всё слилось в одно взвинченное бубубу, прерываемое французскими репликами хозяйки.

– Ты не знаешь французский? – шёпотом спросила Алина у финки.

– Немного знаю, – шёпотом ответила та. – Но трудно понять, о чём идёт речь. Она повторяет, что она…