Повести л-ских писателей

Теперь, успокоившись, Даша опять смотрела на город новыми глазами повышенной зрячести. Цвета были ярче и сочней, очертания предметов – резче, чем обычно. Так бывает, когда видишь сон и вдруг понимаешь, что спишь, и всё вокруг будто вспыхивает и оживает. Даша много раз видела такие прозрачные сны, но в то утро, по дороге на Линнанкоскенкату, на ум ей пришли не сны, а книжки в жанре «портальное фэнтези», которые она глотала вечерами-ночами в Хямеэнлинне, в седой подростковой древности, треть своей жизни назад.

Возможно, дело было в брусчатке на Мусеокату. Каменные плитки, которыми эта улица вымощена, в то утро не казались ровными и скучными. В них засквозило нечто средневековое, словно под ними, в недрах города, и правда таились не только провода, трубы и метро, но и тролли из романа Марии Турчанинофф (с ударением на «и») – те самые тролли, которые имели обыкновение являться одиноким финским школьницам и объяснять, что их одиночество связано не столько с пубертатным периодом и особенностями социализации нынешних подростков, сколько с тем, что их настоящие родители – королева и король неконституционной монархии, что находится прямо под Хельсинки.

Свернув с Мусеокату на улицу без брусчатки, Даша вспомнила, как мама над ней посмеивалась. Посмеивалась – и всё равно давала деньги на любое фэнтези. По первому же требованию. У мамы, честно говоря, были нафталиновые, русские взгляды на литературу. Она еле признавала даже фантастику, да и то лишь потому, что писатель Другой Толстой, Не Лев, написал про Марс, а режиссёр Тарковский снял мрачное артхаусное кино про клонов. Но мама же была умная в некоторых вещах. Мама, например, сразу поняла, почему Даша в тринадцать лет залипла конкретно на Марию Турчанинофф. (Так залипла, что пыталась однажды читать её в оригинале, по-шведски, чем навсегда влюбила в себя их училку шведского.) Мама рассказывала потом (Даша уже оканчивала гимназию), что даже помнит день, когда это случилось. «А ты не помнишь? – удивилась мама. – Тот знаменательный день?» Был декабрь, почти Рождество. Они зашли в книжный купить кому-то подарок, и Даша заметила на полке имя Maria Turtschaninoff. И остановилась как вкопанная. Имя было напечатано на обложке. Книга была про Хельсинки. Дашу потрясло, что можно иметь Tyhmä Venäläinen Nimi, то есть Дурацкое Русское Имя, совсем как у неё, совсем как ей шипели самые мерзкие одноклассники, когда никто из учителей не слышал, – вот реально можно иметь такое имя и всё равно при этом быть писательницей книги про Хельсинки, которую продают у них в книжном в Хямеэнлинне.

Потрясение было сильным. Мама легко его разглядела на Дашином лице.

– У тебя, – объяснила она пять лет спустя, – прямо веснушки задёргались.

Да и в любом случае, мама же знала ответ на Сложнейший Вопрос Литературоведения. «Почему задумчивые девочки-подростки любят книги про задумчивых девочек-подростков?» Мама явно знала почему. А может быть, мама знала и то, что самой Даше вдруг стало ясно лишь теперь, пока она катилась по городу летним утром после чудес. Даша готовилась уже свернуть на Линнанкоскенкату, когда поняла, что даже в древности, в Хямеэнлинне, любила героинь фэнтези немножко со стороны. В том смысле, что ей никогда особо не хотелось оказаться на их месте. Наверно, ей просто повезло. Она не была достаточно затравленной и одинокой. Даже в средних классах не была, а потом и подавно. И ещё, наверно, её всегда настораживало, как спокойно героини фэнтези реагируют на самые дикие сбои в привычной реальности. И вот ещё, ещё: она, наверно, и не хотела на самом деле ни в какой параллельный мир с эльфами. Она, везучая финская девочка, слишком любила этот мир, где Хямеэнлинна и Кингисепп, и мечтала, чтобы волшебным оказался именно он, заодно с мамой и Марьей, и с бабушкой Ирой, и с бабушкой Анной Карениной, и с новостями общественной телерадиокомпании Yle, и с финской статистикой, и с педагогическим образованием, и с контейнерами для раздельного сбора мусора на Линнанкоскенкату.

А контейнеры, кстати, нашлись быстро. Свернув на Линнанкоскенкату, Даша притормозила у поребрика и достала телефон. Анна, хозяйка квартиры мёртвого русского, уже ответила на её сообщение. «Мусор, – написала Анна, – стоит между домами 19 и 17. Он под навесом у тротуара, его сразу видно. Надеюсь, ещё не вывезли».

И Олли тоже отозвался: «Супер (ЭМОДЗИ В ВИДЕ КРОЛИКА, СТОЯЩЕГО НА ЗАДНИХ ЛАПАХ, С АЛЫМИ СЕРДЕЧКАМИ ВМЕСТО ГЛАЗ) Скинь где ты подойду».

«Ага, как только освобожусь», – ответила ему Даша.

На это коротенькое сообщение у неё ушло минуты две, не меньше. Набирая его, она изо всех сил старалась не обращать внимания на внезапную тесноту в грудной клетке. Но получалось не очень. Давление в груди как будто повышалось от каждого неверного слова, то есть вообще от каждого слова. Потому что верных слов в таких ситуациях не бывает.