Повести л-ских писателей

– Никакими ухищрениями! – продолжает Вернадский мысль, прерванную требованием Лизаксанны закрыть окно. – Никакими ухищрениями нельзя было мне, члену Академии наук, заполучить книги, доступ к которым в Европе имел последний студент. Тогдашний поток научных публикаций, конечно, не сравнить с нынешним океаном. Но поток был! Поток бурлил! И в этом бурном мировом потоке я сидел на рукотворной мели и временами откровенно страдал от бескнижья. Так работать было бы нельзя и в девятнадцатом веке, а в двадцатом и подавно. Конечно же, полной возможности свободного научного искания Россия не знала и до революции. Но товарищи Александры Михайловны влезли и натоптали в науке комиссарскими сапогами, как до них не решался никто другой. Везде! От истории до биохимии! Только у гитлеровцев хватило дурости на подобное. Вы можете возразить, что среди злодеяний, совершённых большевиками, это далеко не самое ужасное. Что там книжный голод, когда вокруг свирепствует террор почище якобинского? Велика ль беда – насилие над свободной мыслью учёного, когда всё государственное тело захвачено гангреной? Возражение в большой части справедливое. Однако преступление против свободной научной мысли есть проявление исключительной подлости и нравственной тупости. Ведь наука не-со-из-ме-римо больше политики. Побуждения свободной личности, научно осознающей окружающее, глубже каких бы то ни было форм государственного строя, потому что лишь такая личность и может подвергнуть сложившееся устройство жизни критической проверке. Свободное научное искание есть единственный залог нашего полноценного во-че-ло-ве-ченья. Только оно и способно завершить многотысячелетнюю трагедию, которую мы называем всемирной историей. Покушаясь на науку, друзья Александры Михайловны покушались на будущее целой планеты. Они затягивали подъём человека из праха, из крови, из нищеты, из грязненьких животных отношений. К счастью, полностью остановить этот подъём им было не по зубам. Геологические процессы не прекращаются от сиюминутных политических флуктуаций. Однако подгадить, набросать камней на дорогу, замедлить наступление будущего – это товарищам Александры Михайловны вполне удалось. Вполне!

Договорив, Вернадский подаётся вперёд. Его рука тянется к трубке, лежащей на коробке из-под пиццы.

– Владимир Иванович! – одёргивает его Лизаксанна.

Вернадский послушно валится обратно на спинку кресла, оставив трубку в покое.

– Меня, – подхватывает Алина нить разговора, – не устаёт поражать во всём этом не самомнение даже, не вера советских вождей в свою непогрешимость – как говорится, не они первые, не они последние, – а жмотство какое-то зловредное. Вот именно в вопросах знания, информации. Надо же было столько народу посадить на такую убогую информационную диету! Посадить под замок, закрыть границы, чтоб не дай бог никто… Какая-то в этом есть прямо детская жадность. Типа, щас отберу у всех игрушки и больше не отдам, буду сам играть в другой комнате. Вот вы, Шура… – Алина бросает короткий взгляд на КД, чисто из вежливости, и начинает говорить о ней в третьем лице. – Меня триггерит просто, что Коллонтай, зная кучу языков, объездив полмира… Что эти борцы и борчихи за народное счастье сами жили в открытом мире, пользовались его благами. А народ они посадили в кладовку в полном составе. Это запредельный уровень ада.

– Голод был не только информационный, – напоминает Тайна Лайтинен. – Особенно во время коллективизации.

– Действительно! – горячо подхватывает Лизаксанна. – Меня более всего ужасает именно размах буквального голода. Рукотворного голода!

– «Триг-ге-рит», – смакует Вернадский новую лексику. – Очевидно, от английского слова trigger. Спусковой крючок. Это, получается, метафора, Алина Андреевна?

– Ага, метафора. Это означает, что… Я на самом деле неправильно это слово употребила, его так не надо употреблять, потому что настоящее значение выхолащивается. «Триггерить» – это на самом деле…

– Народ уже сидел в кладовке, – перебивает Алину КД. – Народ не умел читать.

Все головы поворачиваются в её сторону.

– Что вы сказали? – переспрашивает Тайна Лайтинен.

– Она сказала: «Народ не умел читать», – говорит Лизаксанна, как только становится ясно, что КД не намерена повторять свою реплику.

– Александра Михайловна хочет сказать, что большевики научили народ грамоте, – говорит Вернадский, закрыв глаза.

– Это правда? – спрашивает Лизаксанна, глядя на Тайну Лайтинен. – Или лучше справиться в интернете?

Лизаксанна явно считает Тайну самым умным человеком в фан-клубе. Часто обращается к ней за финальным словом по самым разным вопросам.

– М-м-м… Это правда, да… – Тайна задумывается. – Technically…

– С формальной точки зрения, – переводит Алина.

– Да, с формальной точки зрения. Полная грамотность наступила действительно во время советской власти. Когда произошла революция, грамотность была вряд ли больше сорока процентов в России. Наверно, немного меньше. Тридцать пять, около того. Но если экстраполировать… Можно так сказать, да?

– Можно, – подтверждает Алина.