Повести л-ских писателей

Я видела Фарбмана раз пять или шесть. Марина, когда ходила на английский, зазывала иногда меня с собой, и я охотно шла, если домой не надо было бежать. Шла, конечно же, не английским заниматься. Мне бы никогда не дали денег на занятия с Фарбманом, а в порядке благотворительности он кого попало не учил. Но Наум Самойлович не возражал, если я приходила и ждала на кухне с книгой или с уроками, пока они с Мариной вели свои беседы на английском. (Он жил в однокомнатной квартире в пятиэтажке вместе с женщиной лет пятидесяти, казашкой, которую я видела только раз. Она обычно была на работе, когда мы приходили.) Я, впрочем, больше просто сидела и слушала голос Фарбмана, то и дело гремевший из комнаты даже сквозь закрытую дверь.

По-английски Наум Самойлович говорил (это я уже сейчас понимаю) примерно как британская кинохроника времён Второй мировой. Те же отрывистые, торжественные интонации, такие же плотные гласные, натянутые на согласные, как кожа на барабан. Большинство людей, наверное, ассоциируют такой акцент с обликом долговязого, сухопарого английского аристократа – с кем-нибудь вроде Чемберлена. Но я, когда слышу похожие голоса, до сих пор вспоминаю Фарбмана. А он был приземистый, с большой головой, на которой блестела лысина с остатками седых кудрей по краям. Имел солидное брюшко. Напоминал актёра Леонова, Винни-Пуха. Брюшко, впрочем, неизменно было под пиджаком, жилеткой и галстуком. Наум Самойлович принимал учеников только при полном параде.

Ещё у Фарбмана был только один палец на правой руке. Большой палец. Остальные четыре остались в лагере. То ли их отморозило, то ли просто отрубило как-то – Наум Самойлович не вдавался в подробности. Живо помню, как мы втроём пьём чай после Марининого занятия, и он держит беспалую руку в кармане пиджака – видимо, чтобы никого лишний раз не смущать. Из-за этой изуродованной руки Фарбман не смог вернуться к своей профессии. Хотя в 50–60-е годы у него была какая-то формальная должность при областной больнице. Его держали там фактически на роли консультанта, пользовались им как ходячим кладезем хирургической премудрости.

Дома у Фарбмана было много книг, в том числе на иностранных языках. Помимо английского он читал по-немецки, по-французски и, кажется, по-польски. (У него стоял в подлиннике Сенкевич.) Книги были повсюду: в комнате, в крошечной прихожей на полочках, на тесной кухне в шкафчике, который закрывался на ключ, но дверцы были наполовину стеклянные и я каждый раз любовалась корешками. Основную часть этих книг Фарбман доставал по каким-то нам, школьникам, неведомым каналам. Но некоторые издания были из нашего магазина зарубежной литературы.

Как ни удивительно, в Караганде существовал тогда целый магазинчик, где продавались книги иностранных издательств – в основном, конечно, из стран соцлагеря: ГДР, ПНР и т. д. Это был своего рода аналог магазина «Дружба» в Москве, только совсем небольшой. Мы все школьные годы ходили туда глазеть на красивые обложки с экзотическими латинскими буквами. (В главном городском книжном даже глазеть не на что было. Туда ходили только за канцелярскими товарами.) Уже в старших классах Марина для английского покупала в этом магазинчике Джека Лондона, Хемингуэя, Конан Дойля. Всё это продавалось в изданиях «Прогресса» или «Радуги», советских издательств, которые выпускали разрешённую западную литературу на языке оригинала.

Сборник New Science Fiction from Leningrad был из этого магазина. Во всяком случае, так сказал Жене Алешковской сам Фарбман, когда дарил ей эту книгу. Следует пояснить, что Женя тоже ходила к нему на английский, причём гораздо дольше Марины, чуть ли не с дошкольного возраста. Отец Жени был немолод, всего на несколько лет моложе Фарбмана. Посадили его после войны, в разгар борьбы с «безродными космополитами». За то, что еврей, короче говоря. С Фарбманом он познакомился ещё в Карлаге. Естественно, что Наум Самойлович был у Алешковских (зачёркнуто) родителей Жени другом семьи. (Я зачеркнула, потому что Женина мама не взяла фамилию мужа. У неё была какая-то расхожая русская фамилия. Петрова, Смирнова, Кузнецова – такая.)

Как я теперь понимаю, Фарбман был для Жени кем-то вроде дедушки. Женины деды умерли или погибли ещё до её рождения, а у Фарбмана не было своих детей. Конечно, Женя всегда называла его «Наум Самойлыч», в том числе за глаза, но говорила о нём, как говорят о близком родственнике, а он, в свою очередь, откровенничал с ней больше, чем с кем-либо. И он всегда ей дарил чудесные подарки на день рождения. В том году, на шестнадцатилетие, он подарил Жене книгу New Science Fiction from Leningrad.