Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

Торопливые ноги, трио, мигом меняющее неуклюжий галоп на женственные припрыжки и реверансы, едва покажется Обожаемый. Свита сопровождает Идеального Творца повсюду, в собрания большие и малые, публичные и приватные. Становится стенами великолепной, неприступной крепости, вместилища эго Творца. Охраняет рвы, отгоняя малейшие намеки на омерзительную слабость и причастность смертному роду. Стоит стражей в каждых вратах, прочищает каждый водосток. Будто замутненные стекла, рисует радуги вокруг возлюбленного, безупречного профиля.

Но не будем особенно насмешничать, ибо каждая жизнь есть чудо, и ни презрение, ни жалость не красят душу, ведь зачастую за ними лежит тщательно скрытая от общества зависть. Да померкнет объект их бездыханного восторга, пока фонарь нашего внимания отмечает явления на сцену каждой из сладких женщин!

Для начала назовем их и выделим наибольшие примечательности, дабы сохранить прочную память. Первой будет, к примеру, Опустелла, прожившая на свете уже двадцать три года, но с беспощадной ясностью помнящая лишь четыре последних, с первого взгляда на обожаемого Творца. Что было прежде - не знает никто. Родилась ли она? Были у нее отец и мать? Они любили ее? Она не помнит. Братья? Сестры? Возлюбленные? Детки? Что она ела? Ела ли вообще? Спала ли?

Ее волосы темны и пышны, красиво извиваются по шее и плечам. Брови роскошны, но удивительно независимы в своем обличии. Нос длинный и острый, отмеченный всеми следствиями необдуманных воздействий. Уста ее описать весьма затруднительно, ибо они никогда не прекращают двигаться, однако подбородок торчит вперед с завидным постоянством. Одеяния столь цветасты, что оценить телосложение не представляется возможным; впрочем, можно прибавить - в седле она держится без труда, и бедра почти не возвышаются над конским кострецом. Итак, назовем ее Опустелла - мерцающий ротик.

Далее, там была Пампера, равно неискусная в творчестве на всех языках, включая ее собственный. Мастерица жеманства, она непрерывно устраивает парад полчища изящных и манерных поз но, к несчастью, каждая поза длится чуть дольше, чем следовало бы, и слишком торопливо сменяется другой. Пока вы опускаетесь в кресло, Пампера смогла бы сесть скрестив ноги на шелка кушетки, локти уперты в колени, длинные пальцы сплелись мостиком, поддерживая подбородок (инемалый, вероятно, вес того, что выше), и вытянуть вперед длинную, безупречно изящную ножку, откинуть назад голову и вскинуть руки, подчеркивая вольно колышущуюся грудь, и вскочить проворнее струйки дыма, и повернуться, изгибая бедра, показывая пышные бочонки ягодиц, и сесть на диван, отчего волосы поплывут как щупальца, рука приглаживает голову, пока вторая (рука, не голова) пытается вернуть перси в скудные чашечки лифа (похоже, повзрослев, она несколько замешкалась со сменой размера одежды).

Впрочем, у Памперы взросление оказалось погребено под девственностью - в глубокой могиле под толстым слоем мусора, и трава уже выросла густо, высоко, и даже пастухи забыли, чем некогда был скромный бугорок. И все же ей исполнилось девятнадцать. Волосы ее, склонные колыхаться подобно морским приливам и отливам, имеют цвет густого меда, переходя на концах в чернильную черноту. Глаза моглибы разбудить все фантазии в мальчишках того возраста, когда взгляды значат так много - два огромных глаза с намеком на томный будуар, в коем женщина в мгновение ока (точнее, очей) становится не подобием матери, а началом чего-то совсем иного. Мечтательный скульптор избрал бы для ее воплощения воск или нежную глину. Живописцы возжелали бы изобразить ее на свежей штукатурке стен или даже всводе величественного храма. Но я подозреваю, что все их грезы прожили бы слишком мало. Может ли объект похоти оказаться... слишком совершенным для исполнения томлений? Сколько телесных поз существует в мире, и откуда она узнала о них? Да, даже во сне она возлежит с неимоверным изяществом. Скульптор падет жертвой отчаяния, поняв, что Пампера уже есть скульптура себе самой, и никому не дано ничего исправить и улучшить. Живописцы впадут в заразительное безумие, тщась воссоздать совершенство тонов ее кожи, а мы, страшась заразы, прекратим воспевание прелестной Памперы.

Способен ли поэт выразить ее суть в словах - и не поддаться рвотному позыву?

Итак, из славной троицы остается лишь одна, Огла Гуш, непричастная любому непотребству не благодаря неопытности, но по блаженной невосприимчивости к бесчестным идеям. Она легко проскользила по жизни все семнадцать лет от момента рождения из чресл матери (искренне не понимавшей, что беременна), унаследовав материнскую простоту и заслужив честные похвалы и рыцарей и негодяев (увы, Великий Творец остался исключением). Всегда готовая улыбнуться, даже в самое неподходящее время, она походит на щеночка, едва улизнувшего от хозяйского пинка и тут же лезущего ему на грудь, визжащего и перебирающего когтистыми лапками, тычущегося мокрым носиком...